Нина Григорьевна присела к столу рядышком с Анной и принялась рассказывать…
— В Подсевки мы добрались нормально, хотя уже и вьюжило. Батюшка причастил больную, и мы тут же не мешкая отправились домой. Думали до бурана успеем, но в дороге так закрутило, так замело, что не видать ничего. Я лошадь куда не поверну, все снегу по живот. Мучались долго. То постоим, то немножко продвинемся, а лошадь молодая, рвется. Я и говорю батюшке: 'Погибнем в дороге. Все сравнялось, замело ни канав, ни дороги ничего не видно'. А он: 'Нина Григорьевна, пустите Вишню, она лучше нас знает где дом, сама нас привезет'. Я и пустила вожжи. Вишня постояла и потихоньку двинулась. То поворачивала куда-то, то опять прямо шла. Постоит и опять пойдет. Уж стемнело, а мы все едем и не знаем куда. Потом видим огонечек, на него и пошли. Так и оказались в деревне. Батюшка говорит, мол, надо постучать спросить что это за деревня, а тут как раз человек к нам подбегает. Радостный такой — чуть не обнимать нас кинулся. 'Сюда, батюшка, сюда, — кричит, — уж как мы вас ждали, думали не приедете, а вы тут как тут. Спасибо! А мать-то уж совсем плоха'. 'А что это за деревня?' — спрашивает батюшка, не подавая вида, что удивлен таким восторженным приемом. 'Зайцево это, — отвечает мужик и вроде как удивляется. — Вы что ж, не признали меня? Конюх я, Семен Митрофанов, сын Анфисы Петровны Митрофановой. Вы же к нам и едете? Успели. А мы-то с девушкой вашей, гостьей, то есть, головы ломали: успеете, нет? А вы успели'. 'Та-ак, — протянул батюшка, как видно уж начиная что-то понимать, — веди к матери'. А я-то все в толк не могла взять: почему это нас тут ждут, и почему радость такая? Потом уж, как батюшка к напутствию приступил, еще раз обо всем Семена расспросила, тогда уж и дошло… А старушка-то совсем плоха была. Лежала, в лице ни кровинки, глазки закрыты, чуть дышит. Но как батюшка вошел, встрепенулась, глазки открыла, и искорки счастливые в них засверкали. А батюшка ни о чем и не расспрашивал. Он сразу столик велел чистым накрыть, Дары Святые достал, — он всегда с собой несколько частиц берет на всякий случай, — крест, Евангелие, Требник — в общем, все, что в таком случае нужно — и молитвы начал читать. А я Семену и говорю, что не были мы, мол, дома, из Подсевок ехали и заплутали в пурге, а в Зайцево случайно оказались. Он все рукой махал, не верил. 'Как это, — говорит, — случайно. Подсевки — вон они где: больше шести верст, за рекой. Вы бы скорее в Шумилово попали или в Сорокино'. 'Так нас же в Зайцево ждали', — отвечаю. Он осекся, и рот у него варежкой открылся… Обратно поехали, так нам уж вьюга-пурга совсем нипочем были. Раз такое случилось, то чего ж теперь бояться? Батюшка молчал всю дорогу: молился, наверное. А я так все события в голове перекрутила и такой на меня страх вдруг напал. Это ж надо? Читали мы и слышали про чудеса, да знамения, а тут такое и прямо с нами случилось. Ведь настоящее чудо! Не каждый и поверит!
Нина Григорьевна замолчала: может быть опять мысленно окунулась в круговерть минувших невероятных событий или же ожидала каких-то слов от Анны? А та, не находя нужных слов, медлила. Говорить что-то холодное и банальное не хотелось, ведь событие и верно было из ряда вон, но за живое оно Анну еще не ухватило, не проняло душу. Но тут вошел отец Прохор, и Анна облегченно перевела дух. Батюшка скинул тулуп, улыбнулся Анне и потер друг о дружку ладошки.
— А у вас чаек готов? Вот и слава Богу!
Он перекрестился на иконы, прочитал молитву и, сев за стол, спросил:
— Ну что, все тебе рассказала Нина Григорьевна? Небось так расписала, что хоть в Патерик пиши?
— А что? — подала та голос. — И напишем. Пусть все знают. А то, видишь ли, учат людей атеизму. Еще и научным его называют. Вот погодите…
— Ну, уж раздухарилась, мать, — широко улыбнулся батюшка, — кому надо знать, уже знает, а кому надо узнать — узнает. Любящим Бога все способствует ко благу: и знание, и незнание, и ночь, и день, и непогода, и бездорожье, и болезнь и даже сама смерть. Так или иначе — верующий в Бога не постыдится. Вот такой урок. Что ж, — батюшка встал из-за стола, — давайте молиться на сон грядущий, утро вечера мудренее…
Ночью Анне снилась мама. Она сидела в саду на скамейке и мирно беседовала с кем-то, очень похожим на отца Прохора, по крайней мере, таким же мудрым и лучащимся добрым теплом…
Рано утром всех разбудил стук в окно. Приехал Семен известить батюшку о смерти матери.
— Вы как уехали, — ломая в руках шапку говорил он, — она через час и отошла. Перекрестила меня, вздохнула и все. Токмо вас и ждала…
Анна заметила, как внимательно смотрел отец Прохор на Семена, словно призывал к чему-то, но только молча, без слов. А тот ежился под его взглядом и кривая загогулина его бровей ходила ходуном… Договорились насчет отпевания, батюшка ушел, а Семен еще долго о чем-то говорил с Маркелом. Оба они размахивали руками и энергично утаптывали валенками снег, а Маркел вдобавок то хватался за свою лопату, то нервно отталкивал ее прочь…
День пролетел незаметно. Анна беседовала с батюшкой, помогала Нине Григорьевне готовить обед, чистила в храме подсвечники. А под вечер, когда отец Прохор с Ниной Григорьевной отлучились ненадолго в деревню, в избу, пару раз кашлянув перед дверью, вошел Маркел. Он обстучал шапку о дверной косяк и, тряхнув кудлатой
