сознания…
…Плохо и скудно одетая девочка Нина – самая старшая среди полутора десятка маленьких ребятишек, закутанных в какое-то немыслимое тряпье.
Нина учит малышей играть в «классы», сама скачет с ними на одной ноге, кого-то утешает, кому-то вытирает нос, помогает крутить скакалку…
Вокруг ни деревца, ни кустика – только вытоптанный сотнями ног земляной плац… А потом Бабушкино сознание расширяется, и она уже видит за плацем бараки, а впереди – высокий бетонный забор с металлическими штангами, загнутыми внутрь зоны…
И туго натянутую колючую проволоку между этими штангами…
И вышки с часовыми по углам забора… Вот и сама Бабушка… Она стоит в общем сером замершем строе женщин-зечек. А за спиной этого строя играют в «классы», прыгают, смеются и плачут их дети. Дети, живущие в лагере со своими заключенными матерями…
Но вот строй по команде поворачивается и становится колонной.
Конвой берет оружие на изготовку. Распахиваются ворота зоны, и женскую колонну уводят на работы за пределы лагеря. Девочка Нина с челкой из-под платка смотрит вслед колонне – ждет, оглянется мать или нет…
Оглянулась! Да еще и рукой помахала!.. И счастливая улыбка озаряет лицо голодной одиннадцатилетней Нины.
Остаются на плацу только Нина да десятка полтора заключенных ребятишек – от трех до восьми лет…
На Ленинградском проспекте, в аэровокзале, Лида протаптывается к кассовому окошку и робко спрашивает:
– Вы знаете, у меня на завтра, шесть десять утра, билет «Москва – Адлер»… Я не могла бы его поменять?
– На что? – слегка раздраженно спрашивает кассирша.
Лида вздыхает, проглатывает комок, собирается с силами и говорит:
– На деньги…
Она открывает дверь квартиры, когда Нина Елизаровна и Настя уже вовсю готовят на кухне разную еду к Бабушкиному дню рождения.
– Ой, как здорово! – в восторге кричит Настя. – Лидуня пришла!
– Тебя пораньше отпустили? – радуется Нина Елизаровна.
– Да, мои родные! Да, мои хорошие! – Лида выгружает из сумки бутылку водки, бутылку коньяка, роскошную яркую бутылку «Чинзано». – Оказывается, меня еще вчера отпустили и вообще заменили!
Несмотря на то что последнюю фразу Лида произносит с очаровательной ироничной непосредственностью, Настя и Нина Елизаровна успевают тревожно переглянуться.
– Откуда это, Лидочка? – осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
Но Лида пропускает вопрос матери мимо ушей и звонко, чуточку излишне нервно предлагает:
– Девушки вы мои любимые! Давайте, пока никого нет, шлепнем по разминочному рюмашу просто так – друг за друга! Я – водку.
– Я – коньяк, – говорит Нина Елизаровна.
– Я – капельку этой штуки… – Настя показывает на «Чинзано».
– Это «Чинзано», дурашка! – кричит Лида.– Италия! Напиток богов!
Каждая открывает «свою» бутылку, наливает, чокаются, и Лида одним махом выпивает полную рюмку водки, Нина Елизаровна – половину рюмки коньяку, Настя отпивает самую малость.
Она видит на бутылочных этикетках чернильные печати.
– Ресторанные?
– Сколько же это стоит?! – пугается Нина Елизаровна.
– Девочки! Кисаньки вы мои! – В голосе Лиды уже появились хмельные интонации. – Плюньте! Какая разница – сколько? Откуда? Пусть наш дом будет полная чаша!
Тут Лида не выдерживает нервно-веселого напряжения и, разрыдавшись, падает на стул, обхватив руками голову.
Нина Елизаровна и Настя бросаются к ней, но в эту секунду раздается звонок в дверь.
– Боже мой! Кого черт несет раньше времени?! – Нина Елизаровна силой поднимает Лиду, тащит ее в ванную. – Доченька… Любимая, успокойся, маленькая моя… Успокойся, девочка… Настя!!! Открой дверь! Займи как-нибудь…
…Без пиджака, в женском фартуке с оборочками, Евгений Анатольевич сидит на кухне и чистит картошку.
Настя нарезает хлеб, великосветски прихлебывает «Чинзано».
– Ах, Евгений Анатольевич! Вы уж извините, что я вас так напрягаю, но когда собираются, как сказала мама, только свои…
– Что вы, Настенька! Наоборот, мне очень приятно…
