избежать нынешнего тлетворного и разлагающего влияния некоторых, «родства не помнящих» сил, пытающихся сегодня ошельмовать и принизить весь пройденный нами более чем семидесятилетний путь, тоже станет полезным членом общества. И, перефразируя строки одного из лучших поэтов нашей эпохи, так и хочется пожелать вам, уважаемая виновница сегодняшнего торжества: лет до ста расти вам без старости! Год от года цвести вашей бодрости!..
Виктор Витальевич заглядывает в Бабушкину комнату и приветственно поднимает рюмку:
– Стоя! Стоя! За Бабушку все пьем стоя!
Все послушно встают. Лида бросает взгляд на отца и даже глаза прикрывает от стыда и злости…
Евгений Анатольевич, ошарашенный тостом Виктора Витальевича, смотрит на Нину Елизаровну. Та успокоительно берет его за руку и говорит прямо в маленькую комнату:
– С днем рождения тебя, мамочка! Поправляйся!
– Привет, Бабуля! – кричит Настя и толкает отца коленом.
С трудом сдерживая смех, Александр Наумович подмигивает Насте и залпом выпивает рюмку водки.
Все стоящие у стола тянутся бокалами в сторону Бабушкиной комнаты, а Бабушка неподвижно лежит в своей старинной кровати красного дерева и очень смахивает сейчас на покойницу: глаза закрыты, количество и расположение поздравительных цветов, окружающих ее сухонькое, бездыханное тельце, совершенно соответствуют погребальным.
Так как это приходит в голову одновременно всем, то и оцепенение тоже становится всеобщим и жутковатым…
Длится оно, к счастью, всего несколько секунд, потому что Бабушка вдруг приоткрывает один глаз и чуть подрагивает пальцами правой руки.
Все облегченно вздыхают, шумно садятся за стол и начинают быстро закусывать…
– Неужели это настоящий язык?! – в восторге восклицает Александр Наумович. – Откуда?! Я уже забыл, как он выглядит!
В вагоне метро пьяный Мишка нависает над сидящим молоденьким сержантом милиции. У сержанта слипаются глаза от усталости.
– Слушай, друг… Я с дежурства. Сутки не присел. Понял? Отвяжись ты от меня, ради Христа!
– А если она скажет, что мы… это самое… Вернее, она… Так сказать, добровольно? – спрашивает Мишка.
– Все едино – сидеть тебе как кролику.
– А если я люблю ее?
– Вот и люби. Сидя. И тебя там, в колонии… любить будут.
– Как это?
– Как, как! Через задницу – вот как! Там, кто за малолетку попал – сразу оприходуют!
– Так я и дался!
– Спрашивать тебя будут! Ножик к глотке и… Как ее звали?
– Настя.
– Вот и ты у них весь свой срок будешь – «Настя»!
Поезд замедляет ход. Милиционер видит название станции, вскакивает, продирается к выходу. Мишка придерживает его за рукав:
– Погоди… Я еще спросить хотел…
– Пошел ты! – вырывается от него сержант. – Из-за тебя остановку свою проехал! Нашкодят, сволочи, а потом…
И выскакивает из вагона. А поезд увозит Мишку далеко.
На кухне Нина Елизаровна держит поднос с чайной посудой и спрашивает Евгения Анатольевича:
– Донесем?
У него руки заняты чайником, заваркой, тортиком…
– Вдвоем-то? – улыбается Евгений Анатольевич.– Да запросто!
Они осторожно выбираются из кухни.
– Знаете, Женя… Может быть, мне действительно съездить к вам ненадолго? Я так давно не была на море! Вы мне завод покажете…
Евгений Анатольевич счастливо прикрывает глаза, наклоняется и целует Нине Елизаровне руку, держащую поднос.
– Адом пока возглавит Лида, – шепчет ему Нина Елизаровна. – Так сказать, пробный шар…
Когда они садятся за стол, Виктор Витальевич поднимает рюмку:
– А теперь – за Лидочкин отпуск! За Лидочкин Адлер! Нина Елизаровна, Настя и Евгений Анатольевич переглядываются.
– Нет, – решительно говорит Лида. – За отпуск мы пить не будем. Тем более за Адлер.
– Но тебе же на работе дали отпуск?!
