Ошибка '2012'. Джокер

правого же бедра. Весь её расчёт был на един­ственный удар. Какое может быть фехтование про­тив отравленного тесака?

Гретхен выругалась и с неожиданной яростью отбросила хлыст.

— Чтобы покончить с тобой, мне хватит и моего ножа!

Кейс сдернула с плеча сумочку и взяла её в сво­бодную руку наподобие щита.

— Скушай, милая, сменила бы ты любовника, — посоветовала она. — Нынешний, похоже, и без эгилье- та тебя в чёрном теле держит.

Удар был силён и попал точно в цель.

— Сука, тварь! — заревела Гретхен, выставила нож и бросилась вперёд. — Сдохгш, мать твою, сдохни!!!

Она сделала неплохой выпад, кошкодёр шёл точно в солнечное сплетение, но Кейс была слишком увёрт­лива и быстра. Сумка перехватила отравленный кли­нок, тело изогнулось дугой, и отточенная наваха рас­секла лицо Гретхен от уха до скулы, царапнув по кости. Рёв, кровиищ, болевой шок...

...И снова — пинок под зад. Мощный, акцентиро­ванный, от всей души. Дебелая немка улетела с края пирса не ласточкой — коровой. Плеск, крик, барахта­нье... потом тишина. Только бормотание волн, крики чаек и ленивый шёпот ветерка.

— Умойся, дура. — Кейс швырнула следом изъеден­ный оспинами клинок, подхватила с пирса своё добро...

и внаитно рассчеячась, только смех отдавал горечью. Сумочка оказалась пропорота, и из прорехи торчала та самая диадема. Изрядно покорёженная, снятая и уже мало напоминающая корону. Вот так-то. Оче­редной знак судьбы — никогда десятке не быть коро­левой. То есть стать можно, но быть — никогда...

— Ну и плевать, нам и так хорошо, — вслух про­говорила Кейс. Решительно мотнула головой и на­правилась по пирсу к своей яхте. На корме и на но­су кораблика блестели буквы, латинские, крупные, золотом: «Biankaр.

Утро нового дня князь Монакский встретил с чу­довищной головной болью. Он сидел в зашторенной комнате, тычась лбом в холодное мокрое полотени/е, и ни о чём не хотел думать, но думалось всё равно. Господи, с какой же дурой он связался... Ей предлагали руку, сердце и престол, а она сбежала с какой- то парой миллионов. Вот ведь куриная голова, дешёвка, горе- авантюристка.

«Нет, нет, всё что ни делается, всё к лучшему. — Князь медленно пил крепкий чай с сахаром и лимоном и горько сожалел о таком близком, желанном, не­сбывшемся и манящем. — Было бы гораздо хуже, если бы я в самом деле женичся на ней, на этой дуре, дешёвке, воровке, авантюристке...»

Официального хода делу он решил не давать. Ве­ликий князь Монако обязан быть безгрешен и безуп­речен. Однако же и сидеть спустя рукава со своим горем он не намеревался. Князь Альберт подумывал бросить международный клич: «Полицейские всех стран, соединяйтесь/»

Да, да, пусть все Шерлоки Холмсы и Ноты Пин­кертоны съедутся для начала сюда, в Могшко, и, про­никшись глобальной идеей, договорятся объединить усилияЧтобы никакого больше аваюпюризма и во­ровства в международном масштабе. Чтобы грани­цы задерживали преступников, а не правосудие. Что­бы никаких больше обворожительных дур, ворующих короны империи... О-о-о Боже, до чего всё-таки об­ворожительных...

Крепкий чай действовал, голову понемногу отпус­кало. О какой-то несчастной стекляшке в виде бу­тылочного донца князь и думать забыл.

Андрей Лукич Колякин. Сон в руку

Генерал был совсем как в реальной жизни — крас­нолицый, плешивый, с гневно выкаченными глазами.

— Шиш тебе, Колякин, а не ферма! Хрен тебе, а не племенные быки! Кукиш тебе с маслом, а не повы­шенная жирность! — грозно кричал он и с силой бил о стол мосластым кулаком. — Ты у меня, Колякин, в народное хозяйство пойдёшь. Будешь жить там на одну, блин, зарплату. Которую, так твою ростах, по полгода не платят... — И вдруг добавил, точно благо­родный индейский вождь из детского фильма: — Хау. Я всё сказал !

«Ох ты, Господи, Боже ты мой, ох ты Приснодева и святые угодники, ох, такую твою мать...» — Майор

Колякин вздрогнул, заворочался, разлепил глаза и вынырнул из кошмара.

Ридом тихонько посапывала жена, её сдобное те­ло дышало родным теплом, за приоткрытой дверью безмятежно спали две дошкольницы-дочки.

«Ох и жуткотища же, — пе}>екрестлся майор. — За что караешь, Господи? За какие грехи? И ведь каждую ночь... — С минугу он лежал неподвижно, прислушиваясь к пульсации сердца, затем сделал над собой усилие, приподнялся на локте, взглянул на часы. — Ох, нет мне покою, работаю, как сволочь', на износ. И всё, всё коту под хвост. Эх, жизнь...»

Зелёные, как тоска, цифры на часах показывали около семи. А это значит, нужно собираться, оде­ваться, тихо-тихо завтракать и двигать служить оте­честву. С приятной перспективой быть выгнанным на гной, в народное хозяйство. На одну зарплату.

Жена с вечера испекла его любимые булочки, но бедный Колякин не почувствовал вкуса. Кое-как выхлебал полкружки чаю и выбрался из квартиры. На улице вовсю светило солнце, ворковали голуби. Природа, иоглопгённая своими делами, не замечала его горя и не сочувствовала ему.

«Господи, что за грязь! Господи, что за вонь! — Отворачиваясь, майор миновал помойку. Всё, всё сегодня было против него, всё только ранило и рас­страивало. — Вот дерьмо! Ну и жизнь!»

Его «четвёрка» стояла за невывезенным пухто, возле трансформаторной будки, и это было ещё од­ной раной в сердце майора. Что толку с новенького «Мерседеса», если ездить на нём всё равно было нельзя? Ну, то есть можно, конечно, но не здесь, а где-нибудь по лесным дорогам, подальше от «доб­рых» глаз начальников и сослуживцев... А ещё луч­ше по поверхности Луны, по её обратной стороне. Или вообще по марсианским пескам...

— Ну что, чудовище, поехали...

Майор сел в «Жигули», успевшие за ночь доб­ротно пропитаться запахами помойки, не сразу, но завёл — и с рёвом покатил со двора.

Как всегда по утрам, он держал путь в подсобное хозяйство. Должно же, действительно, в жизни быть хоть что-то хорошее?.. Зона могла встретить его лю­бым количеством неприятностей, от мелких до сред­них и вполне крупных, но на ферме порядок всегда был гвардейский. Сытая и довольная скотина, про­сторные загоны, чистые хлевы... и даже трезвые скот­ники.

А чему удивляться? Работа ira ферме составляла розовую мечту каждого зэка Того, кто поставил бы под сомнение дальнейшее существование этой мечты, за колючим периметром очень, очень не поняли бы.

— Такую твою мать. — Майор выматерился для порядка ибо придраться было решительно не к чему, и для начала заглянул к молодым хрячкам. Колякин не был ни мусульманином, ни иудеем и свинину ис­правно вкушал, но, в отличие от большинства обы­вателей, не понаслышке знал, откуда берётся аппе­титный бекон. Симпатичные розовые поросята рож­даются заведомыми смертниками, а чтобы мясо было вкусным и нежным и ничем не воняло, их ещё и кастрируют. Проза фермерской жизни не сделала майора вегетарианцем, но в душе, изрядно зачерст­вевшей на службе, всё же проснулась некая сенти­ментальная струнка. Движимый чувством истинной мужской солидарности, Колякин набрал полные ру­ки моркови и двинулся вдоль загонов, раздавая бу­дущим мученикам лакомство.

— Эх, ребяты, ребяты, — вздыхал он, гладя род­ные, тянущиеся к нему пятачки. — Вы поймите, ре­бяты, уж так оно получается...

Видевший эту картину блатияк, свинарь раскон- войный Сучков, подозрительно шмыгнул носом. У него в перспективе были всего-то два года, а если повезёт, то и условно-досрочное. Поэтому за своё место он держался зубами.

— Ну ладно, ладно, — справился с катарсисом майор и подозвал Сучкова к себе. — Ты давай мне, блин, освещай обстановку. Что новенького?

— Слушаюсь, гражданин начальник, — утёр нос Сучков. Оглянулся по сторонам и... принялся сту­чать. А вы что думали? За красивые глаза вас от­правят на этот остров блаженства? Да на раскон- вой? Да подальше от строя и режима?..

— Так, так, так — Колякин послушал, подумал, покивал головой и неожиданно резко, словно на до­просе, спросил: — Ну а с Карменситой что? Долго ты собираешься мне толкать это фуфло? Ох, Суч­ков, Сучков, видимо, соскучился ты по зоне, там таких, как ты, только и ждут. С нетерпением...

Несчастный свинарь съёжился, испуганно забор­мотал что-то невнятное...

Карменсита была элитной хавроньей, красавицей- медалисткой. Свиноматкой беркширской породы, призванной умножать эту породу среди пещёрских осин. Надо ли объяснять, какие трепетные надежды возлагал на неё майор!.. Так вот, недавно Карменсита разрешилась долгожданной дюжиной поросят.

Большущих, голосистых, здоровеньких и... поло­сатых.

Сразу стало ясно, что у свиней тоже имеют место дворняги. А когда первое потрясение миновало, встал жгучий вопрос: если тут потрудился не беркшир Ро­ланд, тоже рекордсмен и медалист, тогда... КТО?

Кто посягнул на святое, кто испортил элитные гены? А с ними и всю малину Колякину?

Свинарь Сучков вначале отнекивался и молчал, играя в глухонемого партизана, однако, будучи при­пёрт к стенке, выдал такую историю!..

По его словам, в роковую ночь словно из-под зем­ли появился чудовищный кабан «вот с такими клы­ками». Производитель Роланд и расконвойный Суч­ков попросту застыли от ужаса и ничего не посмели противопоставить ему. Зато красавица Карменсита была мгновешю покорена брутальным обаянием се­кача, увлечена, обольщена и...

— Гражданин начальник! Товарищ майор! Андрей Лукич! — неожиданно всхлипнул Сучков и, словно на духу, истово ударил себя в грудь рукой. — Век мне воли не видать, не фуфло это, падлой позорной буду. Этот хряк, в натуре, вот с таким вот рылом, сегодня ночью опять приходил...

— Как это приходил? — аж присел Колякин. - Ну и?