…Сегодняшнее утро позволило Соломону вкусить благодарные плоды проявленного терпения. Едва трое усталых мужчин перешагнули порог квартиры, как Эрнест заявил, что возьмет на себя приготовление завтрака.
Кампана скептически хмыкнул и вслух выразил сомнение в кулинарных способностях месье Вернея:
— Ты яйца горазд разбивать только на улице… а сам не знаешь, с какой стороны на сковородку масло кладут. Нет уж, пускай доктор Кадош отдает свой долг чести, иначе я тоже передумаю и заберу тебя обратно в кутузку!
— Не беспокойся, Юбер, я не… — начал было Соломон, но тут, к глубокому удивлению доктора, его рот зажала теплая ладонь любимого:
— Нет. Я займусь едой, это не обсуждается. Если вы против, комиссар, то… проваливайте! Вас никто не держит!
Кадош был близок к тому, чтобы закатить глаза — на манер гувернёра, шокированного неприличным поведением воспитанника — поскольку знал, что Кампана до крайности обидчив и мало кому спускает обращение без должного уровня почтения. К его удивлению, комиссар и не подумал принять нахальство художника близко к сердцу, и только весело оскалился:
— Ну-ну, месье пачкун, давайте, займитесь… понятно, что с еврейским кулинарным талантом тебе не тягаться, но учти если твоя готовка окажется хуже твоей рисовки — то я ее тебе знаешь куда затолкаю?..
Эрнест расхохотался, в красках представляя себе картину расправы, а Соломон тихо и вежливо сказал:
— Очень надеюсь, Юбер, что сейчас ты подразумевал глотку, — после чего загоготал уже Кампана, и хлопнул художника по плечу.
Кадош посмотрел сперва на одного, потом на другого, и счел нужным уточнить:
— Между вами двоими произошло что-то такое, о чем мне нужно знать?
Они кивнули одновременно, и Эрнест пообещал:
— Мы все расскажем тебе за завтраком. Ручаюсь, ты будешь очень удивлен… но у тебя есть по крайней мере полчаса, чтобы перевести дыхание.
***
Благодаря ловкости Эрнеста, полностью переключившего на себя внимание Кампаны и увлекшего комиссара на кухню под предлогом, что ему нужен ассистент, Соломон получил столь необходимый тайм-аут. Он ушел в кабинет и закрыл за собой дверь, но в его намерения не входили ни короткий «йоговский» сон, помогающий восстановить силы за четверть часа, ни даже благостная медитация в кресле, под доносящийся из кухни успокаивающий гул голосов, вместе с приятным запахом кофе и жарящегося бекона.
Он набрал нужный телефонный номер и, прижав трубку к уху, нетерпеливо покусывая нижнюю губу, вслушивался в шуршание и потрескивание мембраны, сменившееся вскоре длинными гудками…
В последнее время в его жизни стало чересчур много тревожных звонков и неприятных случайностей, выпрыгивающих, как черти из табакерки, с разных сторон, и ему становилось все труднее сохранять баланс между явным и тайным. Давно ли он вот так же звонил с Ривьеры, мучительно гадая, почему Эрнест не торопится отвечать, и заставлял Исаака ревновать? А теперь, словно в дурном сне, пытался ощупью разыскать брата в холодном бездушном пространстве.
Наконец, трубку сняли. Сердце Соломона подпрыгнуло от радости, но вместо голоса Лиса он услышал другой, столь же знакомый:
— Алло?
— О… мама, это я…
— Доброе утро, дорогой, — по ровному тону и мягким интонациям фрау Эстер невозможно было догадаться, произошло ли на вилле нечто необычайное, есть ли повод для беспокойства и в какой степени Соломон способен повлиять на ход событий.
Он не обманывался: мать всегда сохраняла олимпийское спокойствие, даже в ситуациях, повергающих обычных женщин в истерику. Эстер Кадош не разразилась рыданиями и не упала в обморок, слушая, как судья оглашает смертный приговор Исааку, и столь же мужественно восприняла весть о его мнимой кончине в тюремной клинике… она плакала в объятиях Соломона лишь один раз — когда узнала, что стала второй в мире еврейкой, кому суждено увидеть воскресшего сына.
— Что у вас там случилось? С Лисом все хорошо?
— Не совсем. Я поэтому и звонила тебе по всем номерам, которые ты оставил, как только Поль привез меня на виллу.
Кадош внутренне похолодел, но не позволил страху заговорить своими устами и просто ждал, пока мать скажет что-то еще. Фрау Эстер вздохнула, и в этом вздохе ему послышалось странное замешательство, как будто она не находила подходящих слов для описания случившегося.
Пауза затягивалась. Каждую минуту в дверь кабинета могли постучать Эрнест или Кампана (комиссар не отличался церемонностью манер), и тогда разговор придется быстро закончить.
— Мама, прошу тебя… Коротко и внятно. Я должен знать.
— Не уверена, что ты захочешь узнать про такое, но да, ты должен.
— Что с ним? — Соломон бессознательно провел рукой по шее, ослабил воротничок рубашки. — Что он натворил? Он здоров?
— Выносить вердикт о его состоянии следовало бы тебе, доктор. Если бы ты был здесь.
Мягкий негромкий упрек ударил по ушам, как полицейская сирена, но не смог полностью оглушить. Соломон и сам начал сердиться:
— Но я не там, к несчастью. Теперь все, мама? Ты достаточно наказала меня? Дай мне поговорить с ним, пожалуйста. Я сам его расспрошу.
На секунду он испугался, что мать откажет, придумает отговорку и продолжит увлекательную игру в намёки и недомолвки, но Эстер точно знала, где остановиться.
Близнец почувствовал присутствие близнеца раньше, чем она передала трубку Лису.
— Сид, прости меня… прости… ох, черт, я свалял такого дурака!.. — голос брата был хриплым, больным, в нем явственно слышалось тяжелейшее похмелье, и еще более тяжелая вина, но по крайней мере, Лис был здоров и мысли у него не путались.
— Да уж. Напиться вдрызг, позвонить среди ночи, игнорируя правила, до полусмерти напугать Эрнеста… Молодец. — последнее слово из уст Соломона прозвучало обиднее и грубее, чем непристойная матросская брань.
Он ждал новых извинений и оправданий, ответных претензий — «почему ты не предупредил меня о приезде мамы, Сид? Тогда бы я не стал пить…», но от сердца почему-то не отлегало, напряжение только росло.
— Я не хотел его пугать, Сид, правда, не хотел. Я готов лично попросить у него прощения, он, кстати, потрясающий парень… но этот разговор — наименьшая из всех наших проблем.
— Так. Переходи сразу к наибольшей.
— Я переспал с Жаном Дювалем…
— Что?!
Соломон так порывисто вскочил на ноги, что опрокинул кресло. Эрнест и Кампана наверняка услышали грохот, так что времени оставалось в обрез.
— …И с его женщиной, которую я сперва принял за Сесиль, но оказалось, что ее зовут Мирей. У нее длинные рыжие волосы, и она по уши влюблена в тебя.
Кадош ущипнул себя за запястье, чтобы убедиться, что не спит и не галлюцинирует; резкая боль и красная отметина, вспухшая на коже, убедили его, что все происходит наяву.
— Сид… Эй, Сид, ты здесь? Не
