Небесный отец, Бог, долго ждал, долго медлил с возмездием, давая ей время образумиться, пока не убедился, что ждет напрасно. Карающая десница нанесла удар, быстрый и жестокий. Смерть Шаффхаузена, приезд на похороны Эрнеста Вернея, неожиданное появление Соломона Кадоша, иудея, интригана и нераскаянного грешника — все это оказалось звеньями одной цепи.
Последним звеном, замкнувшим цепь на горле Сесиль, стал вчерашний звонок Жана в Лозанну, с сообщением, что он больше не хочет жить с ней и подает на развод.
Они проговорили три с половиной часа, потом Сесиль, опухшая от слез, под завязку накачанная валиумом, пыталась перезвонить мужу ночью, но Жан не ответил. То ли его в самом деле не было дома, то ли он попросту отключил телефон, оставив супругу наедине с истерикой…
Дозвониться до отца Густава тоже не удалось, правда, брат Жюльен подтвердил, что Райх отбыл из Парижа, и, согласно его планам, должен оказаться в Лозанне никак не позже завтрашнего утра.
Никогда еще Сесиль не ждала наставника с таким жадным нетерпением. Не зная, едет ли Райх поездом или собирается прилететь, она на всякий случай записала время прибытия всех утренних рейсов и заняла пост у окна. Конференция была полностью забыта, Сесиль не завтракала и даже не выпила чашки кофе.
Ей и не хотелось: в желудке скрутился душный колючий комок, и к перехваченному горлу то и дело подступала тошнота. Тогда она начинала плакать, это немного облегчало физическое состояние, но душа продолжала содрогаться от боли.
Когда подходил очередной интервал возможного прибытия отца Густава, Сесиль поминутно выглядывала на улицу, подстерегала каждое такси — но все-таки пропустила момент…
Райх постучал в дверь ее номера, как невидимка, бесшумно проскользнувший мимо охраны, и вошел — спокойный, улыбающийся, в сером костюме и фетровой шляпе, с одним лишь небольшим чемоданчиком в пухлых руках. Над головой только что нимб не светился. Он воплощал собой идеал родительской любви, в меру строгой, но всегда, всегда направленной только ко благу любимого чада, только к душевной пользе.
— Здравствуй, моя дорогая сестра и дочь… — начал Густав в обычной чинной манере, принятой между ними с давних пор, но Сесиль удивила его до глубины души: забыв о сдержанности, она с рыданиями бросилась ему на шею и тут же принялась исповедоваться. Открывать душу, признаваться в тайных грехах, дурных помыслах, обвинять саму себя и жаловаться на Жана, просить совета, наставления, помощи, наказания -чего угодно! — только бы ей стало не так больно, только бы прояснился ум и успокоилось сердце.
Райху не раз приходилось видеть, как подобное случается с мужчинами, обычно он сам помогал катарсису, но женский вариант столь полного раскаяния и столь совершенного страдания был для него внове. Он даже заинтересовался происходящим как исследователь, но, к сожалению, Сесиль не давала ему возможности вести спокойное наблюдение. Мадам Дюваль прибегала к нему как к высшему существу, если не к самому Богу, то полномочному посланнику небес, и требовала немедленно вмешаться в ее судьбу. Сквозь шквал отчаянных криков и слез, Райх кое-как сумел распознать основную жалобу: несчастную женщину бросил муж. Бросил внезапно, подло, жестоко, и остался полностью глух к мольбам, увещеваниям и угрозам…
Райх озабоченно нахмурился. Жан Дюваль давно казался ему одним из самых ненадежных «агрегатти», но он надеялся, что твердая рука и благотворное влияние разумной и благочестивой супруги удержат Жана от необдуманных поступков, не дадут свернуть на путь, ведущий в погибель. Ах, до чего же он он ошибся…
Дюваль усыпил бдительность нумерария, замазал глаза мнимым простодушием, полил сладким бальзамом душевные шрамы, выказывая неприязнь — едва ли не открытую ненависть — к Соломону Кадошу, и поначалу делал все правильно. Подчинялся указаниям Райха, не болтал лишнего, помог запустить громоздкую юридическую процедуру, связанную с оспариванием последней воли Шаффхаузена…
Да, эта покорность изрядно сбила с толку, хотя, если рассудить здраво, Густаву следовало забеспокоиться намного раньше. Если Кадош сумел переманить на свою сторону адвоката Дюрока, чтобы превратить скандальное судебное дело в никому неинтересную медиацию, которая, скорее всего, закончится досудебным мировым соглашением — разве он не мог бы проделать тот же фокус с Дювалем? Особенно, если знал или догадался о главной слабости и тайном грехе мягкотелого доктора…
Сидя в кресле, Райх рассеянно слушал Сесиль, стоящую перед ним на коленях, кивал головой и время от времени подавал реплики, но мысли его были далеко…
Он вспоминал, как на ночь глядя повез Дюваля в клинику, надеясь застать того жидовского прихвостня Витца врасплох, и попасть в кабинет Шаффхаузена, чтобы как следует пошарить в шкафах и в столах, а может быть, и в сейфе, если Кадош не сменил комбинацию, известную Жану. План сработал только наполовину, поскольку Витц разгадал замысел Райха и не допустил его к кабинету патрона, и тогда Густав выслал вместо себя разведчика. Он рассчитывал, что Дюваль, желая угодить ему и впечатлить жену (или рыжую шлюху Бокаж, все равно…), проявит себя, как смелый крестоносец, и добудет если не Грааль, то достаточно важные документы, переписку, или еженедельник Шаффхаузена — а этот идиот, поняв его буквально, отправился «просматривать медицинские карты», и ничего не добыл, не узнал!
Ну, а что, если Жан уже тогда идиотом просто прикидывался? Если он уже тогда стакнулся с Кадошем и начал играть на его поле, ради сохранения хлебного места и практики?.. Поступок, достойный Иуды, требующий примерного наказания, с точки зрения любого верующего католика, но вполне прагматичный с точки зрения корыстных мирян.
Но что же такого случилось потом, из-за чего Дюваль решился бросить свою преданную жену, с которой прожил бок о бок едва ли не двадцать лет?.. Мысли Райха кружили вокруг этой загадки, как стервятники вокруг падали, но из-за истерических всхлипываний и постоянного бормотания Сесиль он не мог сосредоточиться.
Он глубоко вздохнул и поднял ее с колен, почти силой усадил на диван, принес стакан воды.
— Успокойся, дитя мое… успокойся. — голос его был мягким, но таким настойчивым, что Сесиль, всхлипнув еще пару раз, затихла и забилась в угол дивана, вся сжавшись, как кролик перед убоем.
Райх погладил ее по голове и наклонился, так что она снова почувствовала себя маленькой девочкой в католической школе, держащей ответ перед строгим учителем:
— Ты писала мне, Сесиль, и еще после говорила по телефону, что Жан очень изменился. Что с ним
