Сегодняшняя магия была особенно сильна, или, может быть, он опять дотанцевался до галлюцинаций, но только призрак необыкновенно красивого мужчины-цыгана, отразившийся в зеркале за спиной, не желал рассеиваться. Он весь был как с картины Гойи — длинная грива темных волос, светлая кожа теплого тона, тонкие черты лица, свободная рубаха цвета какао, черные штаны с высоким поясом, плотно облегающие стройные ноги…
«Может быть, это я сам, в зазеркалье, вот так я выгляжу на той стороне, в параллельном мире, где меня ждет Ксавье…» — промелькнуло в мыслях Исаака, когда он заканчивал танец резким сапатеадо, прежде чем остановиться у зеркала и, с последним аккордом, положить руки на холодную гладкую поверхность…
Призрак не исчез — он поднял palmas(2) и зааплодировал, как подобает восхищенному зрителю, а потом еще и заговорил, как самый обычный человек:
— Браво… Браво, сеньор. Умоляю, простите мою бесцеремонность, я никакого права не имел сюда врываться, но… я просто пошел на звуки музыки, и потом, увидев вас, уже не мог пошевелиться. Вы лучший танцовщик в мире.
Голос у него был выразительным, певучим, очень мягкого тембра: так обычно разговаривают выходцы из хороших семей, в свое время получившие уроки музыки и риторики, и актеры в ролях прекрасных принцев.
«Принцев…»
У Лиса стремительно забилось сердце, когда он понял, кто стоит на пороге и говорит ему комплименты. Ну конечно же, художник, дитя богемы и графский сын, избранный Соломоном себе в мужья, и получивший прозвище Принц с Монмартра.
«Черт возьми. Как это я сразу не догадался».
Исаак медленно отступил от зеркала, приглушил стереосистему и, постаравшись придать вспыхнувшему лицу выражение дружелюбного гостеприимства, повернулся и пошел навстречу неожиданному гостю:
— Доброе утро, месье Верней. Добро пожаловать в наш дом. Рад, что созерцание моих экзерсисов смогло доставить вам удовольствие… а теперь, надеюсь, вы извините мои дурные манеры, если я спрошу — куда, к чертям собачьим, подевался мой негодный братец?! Я, месье, нисколько не против нашего знакомства, но предпочел бы сперва увидеть Соломона. Где он?
Эрнест несколько опешил от непосредственности Лиса, граничившей с грубостью — настолько резко она отличалась от обычной вежливости и суховатой сдержанности Сида — но, после секундного колебания, решил, что ему по душе эксцентрическое поведение Исаака.
Облизнув губы, пересохшие от волнения, он заставил себя улыбнуться и кротко проговорил:
— Вообще-то я сам его ищу.
— Хммм… и где же вы его умудрились потерять? Надеюсь, не на вокзале?
— Нет. Но как только мы вошли в дом, им завладела ваша матушка, а меня отправили наверх… переодеться.
— Весьма бесцеремонно со стороны нашей матушки, но очень типично, признаю. — Исаак усмехнулся. — Ну что ж, давайте познакомимся поближе, прежде чем идти и выцарапывать брата и супруга из нежных материнских объятий.
Точная копия Соломона, облаченная в облегающую спортивную майку и легкие полотняные штаны, подчеркивающие длину ног и превосходное сложение, приблизилась почти вплотную и протянула мускулистую руку для взаимного пожатия.
Эрнест застыл столбом, как Дон Жуан перед статуей Командора, не решаясь вложить пальцы в раскрытую ладонь… Он знал, конечно, что близнецы похожи, но оказался не готов, что сходство окажется настолько полным и совершенным. Черты лица, текстура волос, прическа, голос, манера говорить, фигура, осанка братьев Кадош были идентичными. Это одновременно пугало, восхищало и возбуждало, как любое истинное чудо, сотворенное Богом или природой, побуждало вглядеться, причувствоваться, прежде чем решить, как вести себя дальше.
Хорошо всмотревшись и дав волю интуиции, Эрнест все же начал замечать небольшие различия между близнецами, крохотные штрихи, еле уловимые мазки, делавшие одного из них — Соломоном, а второго — Исааком.
Лис выглядел немного суше и чуть моложе, на лбу и в уголках глаз было меньше морщинок, но абрис губ казался более резким, напряженным, как у трагического актера, а в глубине взгляда притаилась печальная тень, не исчезавшая, даже когда он улыбался.
На левом плече Исаака красовалась тонкая, отлично выполненная татуировка в виде саламандры; она как будто всегда там жила, но тоже выглядела немного печальной. Эрнест уставился на нее с неприличной жадностью, даже с ревностью, присущей художнику, и дал себе слово, что в самое ближайшее время лично займется остановкой мгновений, чтобы сохранить историю и телесный облик братьев Кадошей для вечности.
«Сангина, сепия, на папиросной бумаге… Будет парным к портрету Соломона, который я сделал черной тушью. А потом еще напишу две парных эмалевых миниатюры».
Братья, по-видимому, пользовались похожим парфюмом, курили одну марку сигарет и придерживались сходной диеты, поскольку пахли почти одинаково, но это «почти» для Эрнеста оказалось главным и самым заметным различием, благодаря которому он никогда не спутал бы Исаака (острая морская соль, душистый табак, можжевельник и лавр) и Соломона (золотая смола, цитрус и кедровая хвоя, с той же примесью морской соли и табака) даже в густой темноте.
Оба близнеца были потрясающими, восхитительными, прекрасными, полными благородства и силы, как древнегреческие герои-полубоги, и Эрнест понял, что будет любить — нет, уже любит! — обоих, да, обоих, но каждого по-своему, и Соломон для него на всю жизнь останется Соломоном и только Соломоном. Партнером. Супругом. Любовником. А Исаак… Исаак будет для него тем же, кто он есть для Соломона, то есть братом и близким другом, если только захочет и сумеет подпустить его на такую короткую дистанцию.
…Насмешливый вопрос Лиса вывел художника из оцепенения:
— Ну так что? Мы пожмем руки по-родственному — или ты так и будешь пожирать меня взглядом? Впрочем, я не возражаю, смотри, если хочешь. Все на месте: руки, ноги и голова…
Он отступил на пару шагов, сделал пируэт и склонился перед Эрнестом в театральном поклоне:
— Может, я неправильно себя веду с вашим высочеством? Кланяюсь недостаточно низко?..
Эрнест с улыбкой покачал головой и теперь уже сам шагнул вперед, молча обнял Исаака и по-родственному четырежды расцеловал его в щеки.
— О-о… — выдохнул Лис, никак не ожидавший подобного, и мгновенно оглох от собственного сердцебиения: с тех пор, как он, полураздетый, весь мокрый после танцевальных занятий, прямо в зале обнимался со сногсшибательно красивым мужчиной, прошло очень много лет…
Бессознательно он поднял руки, скрестил их на изящной спине «цыгана» и с силой прижал его к себе. Ощущения были потрясающими… более потрясающими, чем он сам бы хотел, более яркими, чем допускали приличия.
Ноздри Исаака дрогнули, как у зверя, взявшего след, втянули запах густых волос и теплой кожи художника… Чувственная смесь ароматов кофе, итальянского масла, горького табака и свежего холодного ветра показалась до странности знакомой, почти родной, как будто он дышал ею изо дня в день много лет подряд. Обнимать же Эрнеста было еще слаще — все равно что в
