Нет, лучше бы они уснули там оба… после того, как не по одному разу отымели друг друга во все доступные отверстия…
Лис помотал головой, силясь стряхнуть наваждение — он понимал, что сейчас попросту ловит чувства Соломона к любовнику, осколки его недавнего желания и страсти, налипшие на эфирное тело Эрнеста, как песчинки на мокрую кожу, но ничего не мог с этим поделать.
— Ты… Господи боже мой, ты… ты знаешь?..
— Что? — севшим голосом переспросил художник: почувствовав животом эрекцию Исаака, он понял свою оплошность с поцелуем, но просить прощения было несколько поздно, да и нелепо.
Нахлынувшее обоюдное возбуждение напоминало наркотический угар, которому Эрнест не собирался поддаваться — он все время напоминал себе, что перед ним не Соломон, а его брат-близнец, разгоряченный после занятий. Оставалось только напрячь руки и, насколько это возможно, отклониться назад, чтобы удержать ситуацию под контролем и сделать ее менее двусмысленной.
— Ты… черт… ты очень красив, — Исаак, наконец, нашел нужные слова. — Сид говорил мне, что ты дьявольски хорош собой, но я и представить не мог, что настолько. Теперь я понимаю, отчего он так сошел с ума.
— Ты из-за этого злишься на меня? — Эрнест тоже нашел правильную фразу. — Но мы ничего не могли поделать, понимаешь, Лис? Все случилось как будто само собой, сразу, и мы в себя не успели прийти, как…
— …Как очутились в одной постели, — закончил Исаак и слегка ослабил объятия, но продолжал удерживать Эрнеста рядом, очень-очень близко. — Я… понимаю. У нас с ним по-другому не бывает. Если любовь, то исключительно с первого взгляда. Если страсть — то такая, что крышу срывает напрочь, ну, а если секс…
Художник вскинул глаза, в них больше не было смущения, но со дна души как будто плеснуло яркое летнее солнце:
— …Я знаю. Я сплю с ним третий месяц и… я видел, как ты танцуешь сигирийю…
— А-а… и как же?.. — комплимент искусству танцора был ожидаем, но в груди Исаака что-то сладко сжалось в предвкушении собственных слов Эрнеста.
— Как сам дьявол… воплощенная страсть. Как саламандра, живущая в пламени. У тебя есть дуэнде. (3)
— У тебя он тоже есть.
Они, не сговариваясь, потянулись друг к другу и обнялись, не как любовники, а как двое байлоров (4), и полетели по залу в чувственном ритме севильяны, повторяя движения легко и грациозно, и так синхронно, словно один был отражением — или продолжением — другого…
***
Эрнест Верней редко бывал гостем на благопристойных семейных обедах и ужинах, а родственникам особы, на которой собирался жениться, представлялся всего один раз, и с той поры минуло почти семнадцать лет.
Многочисленная греческая родня Лидии Фотиади, собравшаяся за огромным столом, заваленным горами разнообразной еды, изучала его со всех сторон, едва ли не ощупывала, как диковинного зверя, и втихомолку судачила, достоин ли этот мазилка-лягушатник смешать свою подозрительную кровь с благородной кровью строителей Парфенона и Афин…
Тогда, помнится, они так и не пришли к единому мнению, но когда свадьба расстроилась, радостно плясали сиртаки и выпили целую бочку узо за избавление «ангелочка Лидии» от мезальянса.
Эрнест рассказал Соломону историю своего незадавшегося сватовства как бы между прочим, с циничными комментариями и черным юмором, пока они ехали в поезде, и заставил любовника смеяться до слез над этой новеллой в духе Боккаччо. Она действительно звучала очень забавно, но Соломон понял и скрытое послание: Эрнест заранее прочерчивал границу и возводил защитные укрепления.
«Я не знаю, как воспримут меня твои родственники, твой брат и особенно — твоя матушка, но в любом случае буду вести себя так, словно мне совершенно на это наплевать. Мы вроде бы не собираемся вместе идти в церковь или в мэрию, я не прошу твоей руки, и мне совсем не хочется, чтобы встреча с твоей семьей хотя бы отдаленно напоминала смотрины».
Кадошу очень хотелось успокоить Эрнеста на сей счет, объяснить, что защита не потребуется, потому что никто не станет нападать, что мать и брат будут счастливы познакомиться с ним, а доктор Витц умеет быть таким же деликатным и бережным к тонким душевным материям, как и покойный Шаффхаузен… Да и первый совместный обед, на котором им придется присутствовать, задуман скорее как военный совет, а не как чопорная трапеза по случаю расширения состава семьи.
Соломон так и не произнес всего этого вслух, ограничился тем, что взял Эрнеста за руку, поцеловал в ладонь и сказал:
— Я тоже очень волнуюсь.
Правдивого признания оказалось достаточно, чтобы вдохнуть решимость в сердце художника и вернуть улыбку на его губы. Самому же Соломону пришлось до предела напрячь волю, чтобы выглядеть спокойным и беспечным, и не краснеть, как мальчишка, когда он открывал перед Эрнестом входную дверь — и боролся с идиотским сентиментальным желанием подхватить любимого на руки и перенести через порог…
Первая встреча с матерью получилась скомканной, потому что Эстер, оказывается, не ждала их так рано, и была по горло занята на кухне с Ребеккой, а Исаака они и вовсе не увидели, поскольку он с раннего утра торчал в танцевальном зале — и тоже пропустил момент прибытия тех, кого ждал с таким жадным нетерпением.
Оставалось только выполнить распоряжения временной хозяйки дома, у которой было свое видение, кто и что должен делать, и в каком порядке, так что Эрнеста мигом отправили в приготовленную для него комнату, «передохнуть и переодеться», Соломона же попросили задержаться «на несколько минут».
Он очень хорошо знал свою мать и понял, что Эстер хочет немедленно переговорить с ним без свидетелей, и пока она этого не добьется, Соломон не сможет ни составить компанию любовнику, ни повидаться с братом, ни, в свою очередь, привести себя в порядок перед обедом.
…Едва они остались наедине, Эстер напала сразу же, не дав сыну ни секунды передышки, и высказала все накопившиеся претензии в одном выразительном монологе. Ей не требовалось повышать голос или нарочно подбирать обидные слова, чтобы заставить Соломона пристыженно опустить голову и покраснеть. Зрелый возраст, ученая степень и профессиональные заслуги доктора Кадоша не имели никакого значения, когда мать была недовольна его поведением, и уж точно не могли защитить от проявлений родительского гнева.
— Объясни мне, милый — как это вообще могло случиться? Ты заверял меня, что Исаак совершенно здоров, что он в полной безопасности, и был очень убедителен, признаю… Я ехала к вам в гости и чуть ли не пела от радости, что мы наконец-то побудем вместе, семьей, как в добрые старые времена, до
