— Мама, я знаю, что ты увидела, но пожалуйста…
Эстер решительным жестом пресекла попытки сына остановить ее прежде, чем она сама сочтет нужным:
— Нет, ты послушаешь! — она шлепнула Соломона по руке, когда он машинально потянулся к крему, предназначенному для начинки пирожных, взяла кондитерский шприц и, делая инъекции золотистым шарикам из заварного теста, продолжила обвинительную речь. — Ты должен был сам, лично, побеспокоиться насчет этого поца… (5)
— Мама…
— Да, поца! — в нынешних обстоятельствах Эстер не считала нужным стесняться в выражениях. — Этого ненормального сексуального психопата, вообразившего, что он школьница, а твой брат — кинозвезда, и куда-нибудь услать его, подальше отсюда… а ты что сделал? Место ему сохранил! Это после того, как он устроил тебе столько неприятностей с завещанием Шаффхаузена!
— Мама, оставить его в клинике было правильным решением, — возразил Соломон твердым тоном. — Как раз из-за неприятностей с завещанием… уволенный, он мог метнуться куда угодно, его наверняка стали бы использовать мои враги, теперь же все наоборот, он наш с потрохами, и надеюсь, останется преданным союзником, пока я окончательно не разберусь с клиникой и не развяжу себе руки.
— Хорошо же ты себе их «развязал»… — фыркнула Эстер, раскладывая готовые пирожные на большом фарфоровом блюде. — Бросил все на бедного герра Фридриха, и клинику, и брата, и этого сумасшедшего психиатра, и сбежал в Париж!.. Я понимаю, дорогой, что ты без памяти влюбился в этого прекрасного молодого человека, которого я умела удовольствие наконец-то увидеть наяву, и желаю тебе с ним счастья, но как бы то ни было, тебе следовало потерпеть и отложить медовый месяц, пока здесь все так сложно…
— «Без памяти» — это еще мягко сказано, мама, — вздохнул Соломон и грустно усмехнулся, заранее смиряясь с тем, что на самом деле никто на всем белом свете, включая родную мать, не понимает природу его чувств к Эрнесту, и даже приблизительно не догадывается об их силе. — Я принимаю твои упреки, но, прости, не стану обсуждать Эрнеста и мои отношения с ним, ни сейчас, ни потом.
— О-о… вот значит как. — Эстер поджала красиво очерченные губы, чуть тронутые неяркой помадой, и покачала головой. Она хорошо знала манеру Соломона прекращать нежелательный допрос — как будто железная дверь захлопывалась наглухо, и задвигался тяжелый засов — но все-таки сделала еще одну попытку:
— Я надеялась, что ты будешь более откровенен со мной, сынок. Мне о стольком хотелось тебя спросить… узнать побольше о месье Вернее…
Взгляд и тон Соломона остались непреклонными, когда он ответил:
— Сожалею, что разочаровал, но нет. Ты сможешь лучше узнать Эрнеста, общаясь с ним лично, пока мы все живем в этом доме.
— Ну что ж, если ты считаешь, что так лучше… будь по-твоему. — признавая поражение и временно отступив с боевых позиций, Эстер улыбнулась, любяще погладила сына по щеке и положила ему в рот пирожное.
Лакомство было восхитительным на вкус, как и все, что мать готовила собственными руками, но, наслаждаясь золотистым заварным тестом и воздушным фисташковым кремом, Соломон еще раз обдумал разговор и решил пока не рассказывать фрау Кадош о драматических событиях в Париже, что не имели никакого отношения к медовому месяцу, но едва не стали причиной безвременной смерти виконта де Сен-Бриза.
Вместо этого он с благодарностью поцеловал руку матери и мирно поинтересовался:
— Теперь я могу увидеть брата и получить назад моего любовника? Ты разрешаешь забрать их из детской?
Эстер притворно нахмурилась, но природная легкость нрава взяла верх над желанием быть строгой: она рассмеялась и кивнула головой.
***
Сидя за обеденным столом между Исааком и Соломоном, Эрнест чувствовал себя очень странно, как человек, попавший меж двух зеркал. Близнецы почти не смотрели друг на друга, но их движения часто оказывались синхронными, они говорили одинаковыми голосами, и если один, начав фразу, делал чересчур длинную паузу, второй заканчивал мысль брата с такой легкостью, словно принимал телепатему.
Это было похоже на сцену из фантастического фильма, но только для художника — фрау Кадош, наблюдавшая своих сыновей с рождения, и доктор Витц, знакомый с ними со времен детства, давным-давно привыкли и к чудесному сходству братьев, и к удивительной гармонии их поведения.
Четверо сотрапезников были заняты беседой, точнее — жарким спором, особенно усердствовали Исаак и Витц, Соломон время от времени вставлял выверенные реплики, поддерживая брата, а фрау Кадош вовсю подпевала Витцу, соглашаясь со всеми его тирадами.
Эрнест помалкивал, делая вид, что интересуется только супом из лобстера и овощным кишем, и Соломон порою недоуменно посматривал на него: художник впервые был таким тихим. Он даже коснулся украдкой колена любимого, нежно и чувственно, и понять вопрос, не заданный вслух, оказалось совсем нетрудно: что с тобой? Эрнест любовно вжался в его бедро и ответил легким толчком, что означало: я в полном порядке. Поднял глаза, улыбнулся Соломону — и густо покраснел под пристальным взглядом Исаака. Лис со своего места не мог видеть, как они дотронулись друг до друга, но Эрнест почему-то был уверен, что он обо всем догадался, и даже прочел их мысли…
— Эй, вы там, трое! — прогудел Витц. — Хватит строить заговоры, вы и так всего за один жалкий месяц натворили столько, что и за год не расхлебать… Предлагаю вернуться к нашим баранам и уже что-нибудь решить, наконец-то. Дюрок ждет от нас окончательный ответ не позднее завтрашнего вечера.
— Предлагаю открыть бутылку шампанского, — усмехнулся Исаак. — Мы победили, разве не так? Дюваль, кто бы там его ни подзуживал поначалу, и какие бы причины не побудили его встать на нашу сторону, отказался от претензий на клинику, и хочет только одного — работать, как и работал, на тех же условиях, что и при Шаффхаузене. Я думаю, эту скромную награду милейший Жан полностью заслужил… что же касается мадам Дюваль и ее католических спонсоров, то они теперь ничего не смогут предпринять против нас. У змеи вырваны ядовитые зубы. Верно, Сид?
Он подмигнул брату, преувеличенно бодро, но Соломон не стал скрывать, что не разделяет его благостного настроя, и скептически покачал головой:
— Внешне все так и выглядит, но я бы не торопился с выводами, Лис.
— Почему? — одновременно спросили Исаак и мать, а Эрнест, хотя и ничего не сказал вслух, ожидал ответа с не меньшим интересом и напряжением. Витц хмыкнул: он примерно представлял себе ход мыслей Кадоша, но ему
