Ему показалось, что в манерах Рафаэля, в оживленном простецком говоре сквозила наигранность, он был словно дебютант, произносящий на сцене тщательно отрепетированный текст, но еще не плавающий в роли, как рыба в воде… Самым естественным и привычным у него вышел только один жест: когда он приложил пальцы к воображаемому козырьку. Так мог бы сделать человек военный, который только недавно оставил свою службу и теперь осваивается в новой для себя роли домашней прислуги… или неумело исполняет ее.
Эрнест, наверное, посмеялся бы над его паранойей («конечно-конечно, наемные убийцы всегда маскируются под курьеров доставки, и варят бульон своим будущим жертвам!»), а Лис ехидно посоветовал бы вооружиться скальпелем и устроить парню допрос третьей степени… Но Соломон предпочитал всегда помнить о поговорке, что дыма без огня не бывает, и если вам вдруг что-то «кажется» — скорее всего, это неспроста.
«Хорошо, что я взял с собой медицинский ящик, а у меня в нем не только скальпель, но и шприцы с иглами…» — усмехнулся Кадош.
Воображаемый диалог с любимым и братом направил его мысли по другому руслу. Визит в дом Дюваля определенно затягивался дольше, чем он предполагал или хотел, а значит, нужно было позвонить не только Сесиль, но и на соседнюю виллу, где его с нетерпением ждали Торнадо и Лис.
…Войдя в просторную прохладную кухню с белыми стенами, отделанными кое-где терракотовой плиткой, Гаспар сгрузил покупки на стол и для отвода глаз — на случай, если жид притащится его проверять, или рыжую шлюху принесет нелегкая — сразу же достал из сумки молоко, сыр и пучки зелени. Походил туда и сюда, насвистывая, похлопал дверцами шкафов, пустил воду в раковине, чтобы ополоснуть зелень… и, наконец, извлек из потайного кармана портативную рацию, нажал кнопку и тихо, отчетливо произнес:
— Хрустальная ночь. (1)
После короткого сухого щелчка долетел отзыв на пароль, столь же тихий и отчетливый:
— Кровь их на них. Начинаем.
***
— Почему его так долго нет? — спросил Эрнест, ни к кому не обращаясь; он стоял у окна и прожигал взглядом стену соседской виллы, как будто надеялся силой мысли разрушить материальную преграду между собой и Соломоном.
Исаак поднял голову от книги, которую без особого успеха пытался читать уже в течение часа, и успокаивающе проговорил:
— Скоро вернется. Он пропустил завтрак в Ницце, но домашний обед ни за что не пропустит… иначе Ребекка сама притащит его за ухо, порубит в фарш и подаст нам на ужин в виде котлет.
— Тебе все шутки…
— Какие шутки? Я серьезен, как раввин в синагоге.
Поддразнивать художника, вспыльчивого как порох, было отдельным удовольствием, найденным Исааком в их общении, однако сейчас Эрнест наотрез отказался принимать подачу в перестрелке остротами:
— Стоп, Лис… Мне не до смеха сейчас, правда! — он резко взмахнул рукой и неловким движением сбил с подставки вазу с цветами; она упала, но не разбилась, а покатилась по ковру, разбрызгивая воду, сминая лепестки и ломая тонкие стебли фрезий.
Глядя на получившийся натюрморт, Исаак восхищенно присвистнул:
— Ух ты… это было красиво. — он отложил книгу и встал, чтобы устранить последствия гнева Торнадо. — Ты не пробовал перемещать предметы взглядом, когда злишься или расстроен? Мне кажется, у тебя врожденная способность к телекинезу.
— А у тебя врожденная способность заговаривать зубы. — проворчал Эрнест и принялся помогать ему; сдвоенными усилиями они собрали уцелевшие цветы и водрузили вазу на место. Закончив, Исаак привлек любовника к себе и попытался поцеловать, потому что снова мучительно хотел его, но ответного поцелуя не получил.
— Прости, я не… не сейчас.
— Понимаю. — вздохнул Лис и разжал объятия, чтобы вернуться к дивану и книге.
— Нет, ты не понимаешь! — снова вскипел Эрнест, злясь, впрочем, не на Исаака, а на самого себя. Он терпеть не мог манерных «голубых принцесс», капризами и жестоким кокетством доводящих любовников до исступления, но своим поведением сейчас напоминал одну из них…
— Ты думаешь, что я балованная пидовка, и удивляешься, с чего это я так с ума схожу из-за ерунды…
— Я так не думаю, — холодно возразил Исаак. — А ты ничего не обязан объяснять.
— Обязан. — Эрнест сел на диван рядом с ним, вытащил книгу из его пальцев и тут же переплел их со своими, стиснул и сжал в мучительном напряжении:
— Столько всего случилось за пару недель — со мной, с тобой, с Соломоном, с нами со всеми… а теперь еще и с Жаном!.. Ты же видел его — сущего теленка — ну и скажи мне, какая тварь могла причинить ему сознательное зло?
— Да уж не знаю… — Лис с облегчением вернул возлюбленного в свои ласковые объятия, и на сей раз тот не противился и сам прижался к нему. — Прости мою нечуткость, Торнадо, я как-то упустил из виду, что он твой старый друг. Насколько сильно он пострадал, что сказал Сид, когда звонил?
— Он был скуп на детали, как всегда, но там все плохо… Жана в самом деле насиловали и били несколько человек. На нем следы от ремня и ожоги — об него сигареты тушили…
— Ох, твою ж мать… Бедняга… — Исаак невольно поежился, припомнив свою первую ночь после ареста, проведенную в общей камере — тогда двое уголовников пытались проделать с ним тот же трюк, но мерзавцы не знали, на кого нарвались. — Ему бы надо в больницу, надеюсь, в итоге Сид его туда и отправит.
— Я тоже. Для начала они с Бокаж решили вызвать мадам Дюваль… и пока эта дама не приедет, Соломон не оставит пациента без присмотра. Ты же знаешь, какой он… он и со мной в госпитале сидел сутками, никуда не отлучаясь…
Лис всмотрелся в бледное лицо Эрнеста и глухо спросил:
— Сидел сутками, говоришь?.. Сутками? Из-за твоего аппендицита?
— Что?.. — переспросил художник, удивленный его странным тоном, и в следующий миг был крепко схвачен за плечи:
— Это ведь был никакой не аппендицит, верно, Торнадо?.. О, как же я раньше не догадался! У тебя там и шва-то никакого нет! Ну-ка, выкладывай, что с тобой тогда стряслось в Париже?! Какого дьявола вы с Сидом мне соврали?.. О боги, тебя ведь не…
— Нет, нет! Нет… Ничего такого, что сделали с Жаном… — губы Эрнеста нашли губы Исаака, и они принялись целоваться с таким яростным пылом, словно прощали друг друга после бурной ссоры, или только что чудом избежали смертельной
