Чуткое ухо Кадоша уловило этот новый сигнал опасности. Бросив на Жана пристальный взгляд, он приложил палец к губам, бесшумно встал, подхватил за ножку тяжелый деревянный табурет и повернулся лицом к двери… И тут пронзительный женский визг ударил по барабанным перепонкам:
— Соломон!.. На помощь, Соломон!.. Спаси меня!.. — Мирей кричала от боли, и тишина сонного дома разломилась, наполнилась звуками ужаса и отчаянной борьбы.
Половчее перехватив импровизированное оружие, Соломон распахнул дверь и бросился на голос женщины, но едва оказался в будуаре, как на него напали сразу с трех сторон.
Кадош не рассчитывал на такое количество врагов, но успел опустить табурет на чей-то лысый череп, а другому нападающему свернуть челюсть, прежде чем испытал резкую боль и приступ удушья от захлестнувшего шею тонкого и прочного ремня.
***
Ребекка несколько раз приходила с кухни и, сердито качая головой, звала мальчиков к позднему завтраку. Она ворчала, что ей нечего делать в доме, где никто не ценит ее трудов и не хочет есть…
Если уж сама фрау Эстер укатила с утра пораньше в Канны, чтобы до вечера гулять с подружками по магазинам, а Соломон поит лекарствами какого-то мнимого больного, позабыв дорогу домой, то Исааку и Эрнесту надлежало постараться за всех. Но нет — эти двое продолжали безбожно отлынивать от трапезы, их невозможно было увести из гостиной, где они не занимались ничем полезным, кроме карточных пасьянсов и бесконечных таинственных разговоров вполголоса.
Ребекка, в нарушение всякого порядка, предлагала им «сигаретки»(4) — свои фирменные блинчики с мясом — и бриоши с кремом, предлагала принести «прямо сюда», однако на все уговоры слышала упрямый ответ, что они не голодны, и подождут Соломона, который вот-вот придет.
Старая нянька качала головой и уходила, гадая, уж не питается ли французский художник кровью близнецов, потому что Исаак казался ей бледным и нездоровым, и даже как будто резко похудевшим. Она удивилась бы, узнав, что Эрнест тревожится о Лисе не меньше ее самой, и за последние полчаса раз десять переспросил, все ли с ним в порядке…
А Лис не был в порядке, но не хотел говорить об этом Торнадо, все еще надеясь, что тревога ложная, и нахлынувшие на него одновременно жар и озноб никак не связаны с текущим состоянием брата. И напрасно: когда он внезапно вскинул руки к горлу и рухнул без сознания, опрокинув журнальный стол и разметав по полу карты, Эрнест оказался к этому совершенно не готов и не успел подхватить оцепеневшее тело любовника…
На крик художника прибежала Ребекка — со всем доступным ей проворством — и с порога скомандовала:
— Was stehst du wie eine Säule? Hilfe! (Что ты стоишь столбом? Помогай!)
Действуя сообща, в четыре руки, они кое-как сумели приподнять Исаака и уложить его на диван. Эрнест расстегнул на Лисе рубашку и ослабил ремень, приподнял голову и устроил на своем плече, а Ребекка тем временем растирала ему виски и грудь камфорным маслом.
Лицо старушки было серьезным и сосредоточенным, как у мойры, отмеряющей жизненную нить, и весь ее облик, вкупе с занятием, внушал почтительный трепет… но Эрнест все-таки решился спросить:
— Это часто с ним бывает?
Ребекка искоса посмотрела на него и буркнула:
— Случается.
До подробных объяснений она не снизошла. Кем бы ни был этот зеленоглазый красавчик для близнецов, как бы мальчики ни развлекались с ним, вместе или по отдельности, для Ребекки он все равно оставался чужим, а значит — опасным и недостойным посвящения в семейные тайны.
Эрнест почувствовал скрытую неприязнь няньки, но сейчас это ни в коей мере не задело его чувствительного сердца. Он подумал, что на месте Ребекки и сам бы проявлял настороженность к человеку, внесшему сумятицу в размеренную и устоявшуюся за много лет жизнь семейства Кадош.
Но теперь его волновало совсем другое: был ли обморок Исаака симптомом болезни — или бессознательным сигналом тревоги, маячком, что в помощи нуждается Соломон?..
У Эрнеста не шел из головы недавний рассказ Лиса об их с братом тесной, почти мистической связи, так что душа и тело одного мгновенно перехватывали боль и страдание другого, и отзеркаливали собственной болью. Он дрожал как в лихорадке, раздираемый надвое стремлением нестись на выручку к Соломону — и страхом, что с Исааком случился удар, и он вообще не придет в себя…
«Нет, нет, ни за что на свете, нет…»
Не смущаясь присутствием Ребекки, Эрнест склонился к любовнику и принялся целовать его побледневший лоб, покрытый каплями испарины, тонкие крылья носа, холодные щеки, отчаянно шепча:
— Лис, милый, очнись, пожалуйста, очнись!..
Он точно знал, что Исаак его слышит, в каких бы туманных далях ни блуждал, и в какие бы странные звуки и образы на той стороне сознания ни трансформировался голос зовущего.
— Лис, Лис, возвращайся… Ты нужен мне и Сиду… Очень, очень нужен! Вернись к нам! Я жду тебя… Я с тобой…
Он не вдумывался в то, что говорит, просто облекал в слова чувства, представляя, что рисует карту, способную вывести потерянную душу с берегов Стикса.
«Возвращайся…»
Торнадо звал, и мутные зеленые волны расступались, обнажая высокие берега с острыми скалами, но глубина не спешила отпускать. Цепкие водоросли, как щупальцы водяного или пальцы утопленников, опутывали ноги, стискивали плечи, душили… Горло сводило в болезненном спазме, нехватка воздуха побуждала шире открыть рот, сделать роковой глоток, чтобы вода, хлынув в легкие, довершила работу и удушила окончательно.
Прямо напротив Лис видел брата, совсем близко, но как будто отделенного прозрачной стеной — также тонущего, изнемогающего в тщетной борьбе с мутной водой и липкими лентами водорослей. Близнецы тянулись друг к другу, смотрели друг другу в глаза, но не могли коснуться, чтобы помочь…
«Я жду тебя… я с тобой».
Горловой спазм исчез, жжение в груди ослабело.
«Нет, я не умру сегодня… ни я, ни Сид… никто из нас не умрет!»
Исаак сделал сверхусилие и выбросил себя вверх, прорезая толщу воды руками, как во фляке(5), своем любимом гимнастическом прыжке… и вынырнул, очнулся, часто дыша, в облаке острого камфорного запаха, на диване в гостиной, в объятиях Эрнеста и под любящим, но строгим взглядом Ребекки.
— Сид… — имя брата первым сорвалось с губ Лиса, и Эрнест, услышав его хриплый, искаженный голос — голос висельника, счастливо вынутого из петли еще живым — снова ощутил дрожь леденящего страха.
«Значит, Соломон…»
— Что, что с ним?! Что ты видел?! — не сдержавшись, он сильно встряхнул Исаака, проигнорировал возмущенный вскрик Ребекки, и впился в него взглядом в ожидании ответа.
— Его душат! К нему, сейчас же! Пусти!
Исаак рванулся из рук любовника с такой
