Сид сочувственно покачал головой и протянул Лису сигариллу, которую только что зажег и раскурил специально для него:
— Насколько я знаком с Ксавье, он всегда был маленьким ревнивцем и собственником. Будь его воля, он запер бы тебя в вашей спальне и привязал к кровати, но зато сам бы готовил тебе еду, гладил рубашки и водил гулять в Люксембургский сад… на красивом кожаном ошейнике…
— Смейся-смейся. Ты правда думаешь, Сид, что сказал сейчас что-то остроумное?
Укоризна в голосе близнеца была непритворной, и задела Соломона за живое. Он покраснел и примирительно погладил Исаака по запястью:
— Прости меня, это было бестактно. Но вы так живете уже три года, и прежде ты не жаловался, разве что-то изменилось?
Лис жадно затянулся и вместе с горьковатым дымом выдохнул горькое признание:
— Изменилось. Все изменилось, Сид. Он всегда ревновал, это верно, но никогда не вел себя так…
— Как именно?
Соломон подвинулся поближе, чтобы не вынуждать брата повышать голос, и не посвящать людей за соседними столиками в подробности семейных проблем. Исаак не обращал внимания на такие мелочи. Заданный вопрос, хотя и был ожидаемым, заставил его нервно рассмеяться:
— Ты правда хочешь знать? Ну, изволь… Я чувствую себя арестантом на гауптвахте. Мало того, что все свободные вечера мы проводим, запершись дома, никуда не ходим, никого не приглашаем к себе — так я еще и не могу никуда выйти один, даже за сигаретами. Я не могу разговаривать по телефону дольше десяти минут, иначе меня ждет скандал на полночи. А если я на полчаса задерживаюсь после репетиции, или, упаси Бог, иду ужинать с ребятами, чтобы за едой обсудить гастроли или спектакль, Ксавье отлучает меня от тела, и хорошо еще, если только на сутки.
— Хммм… это действительно что-то новенькое… — протянул Соломон, неприятно удивленный услышанным. — Если бы история не касалась тебя и Ксавье, я сказал бы, что подобные отношения стоит прервать, пока они не довели до беды. Но ведь я бываю у вас, мне, как я понимаю, от дома не отказано… как же я ничего не замечал?
Он запнулся, получив от Лиса еще один укоризненный взгляд, и покаянно пробормотал:
— Ну да, я к вам не приходил больше месяца…
— Полтора месяца, — холодно уточнил Исаак. — Ты не приходил к нам полтора месяца.
— Ты ведь знаешь, почему, — в голосе Соломона послышались молящие нотки. — С тех пор, как я возглавляю отделение, у меня работы невпроворот, и по выходным я хочу только спать…
— Между прочим, прекращение твоих визитов мне тоже ставят в вину, — усмехнулся брат: — У нас, видишь ли, теперь есть одобренные и не одобренные посетители…
— И кто одобренный?
— Ты. Ты также тот единственный, к кому Ксавье меня не ревнует.
— Ну, а не одобренные…
— Все остальные, но особенно бедняга Жорж и другие ребята из труппы.
Соломон залпом допил то, что еще оставалось у него в бокале, и тихо спросил:
— Как ты терпишь?
Исаак поднял плечи и развел руками, расписываясь в своем полном бессилии справиться с ситуацией:
— А что мне делать? Бить его, ругать? Он этого дерьма сполна наелся в школе и в колледже, из рук доброго дядюшки Густава. Устраивать ответные сцены? Поступать по-своему, игнорируя его истерики? Может, действительно уйти… и оставить мальчишку на съедение фанатикам из «Дела Божьего», которые только того и ждут? Да ни за что, Сид. Если бы я даже не любил Ксавье, как собственную жизнь, я все равно бы так не поступил.
— Но молчать и терпеть — тоже не выход. Тебе уже сейчас плохо… плохо, Лис, я же чувствую… а станет еще хуже, если ничего не предпринять.
— Да, постоянная ревность — это как хронический понос. Кашлянуть боишься, но все равно нет-нет да кашлянешь.
Настал черед Соломона усмехнуться:
— Понос-это всего лишь симптом, указывающий на неполадки в организме… то же самое и с ревностью, говорю как врач. Если ты хочешь понять, что происходит с Ксавье, нам нужен более точный диагноз.
Обед в «Мулен де ла Галетт»(1) затягивался, хотя поначалу близнецы планировали провести в обществе друг друга не более часа. Соломона ожидало дежурство в больнице и встреча с пациентом, которого ему предстояло оперировать через пару дней, а Исаака — вечерняя репетиция с труппой, поскольку до премьеры рождественской шоу-программы оставались считанные недели.
Вот только танцевать в этой новой программе Лис не будет, и его имя появится на афише мелким шрифтом, с пометкой «хореограф и балетмейстер».
Все находили, что это очень здорово и почетно, вершина профессионального признания, поздравляли Исаака, и он принимал похвалы и поздравления с улыбкой, отчаянно стараясь не выдать, что на душе у него скребут кошки… Ему было только тридцать пять, и выступать на сцене «Лидо» в сольных партиях он мог еще по крайней мере лет семь, а то и дольше. Слишком рано уходить в преподаватели и постановщики, и никакой престиж режиссуры, никакая доля в кассовых сборах не значили для Лиса больше, чем возможность танцевать для зрителей.
Упоение музыкой, движением, пластикой собственного тела, преодоление физических границ и ощущение полета в акробатических трюках — он не знал ничего сладостнее и желаннее, и принимал аплодисменты и крики «браво» как заслуженную награду. Восторг, зажженный им в глазах зрителей, был одновременно и его даром людям, и топливом для вдохновения…
Но «маленький фабрикант», «домашний Муссолини»(2), как в горькие минуты Исаак про себя именовал Ксавье, не прекращая при этом безумно его любить, не желал, чтобы хоть кто-то чужой любовался красотой и грацией танцовщика; подобно дракону, он ревниво охранял сокровище, которое считал по праву своим, и только своим…
Они долго спорили, Исаак клялся в верности, взывал к здравому смыслу и даже тщеславию Ксавье, но тот был глух ко всем уговорам, и в конце концов победил.
Посторонние люди не знали подоплеки и верили, что решение Исаака уйти в режиссуру, сохранив для себя лишь два-три ежемесячных коротких выхода на сцену, в кордебалетных номерах, было осознанным и добровольным, но обмануть таким образом Соломона он не смог бы, даже если бы захотел.
Он и не хотел лгать — напротив, встреча, назначенная брату на нейтральной территории, в непривычном ресторане, который не посещал никто из общих знакомых, была сигналом бедствия… и маяком последней надежды.
Соломон отнесся к его признаниям с той же спокойной серьезностью, что и к медицинским проблемам своих пациентов, и принялся разбираться в ситуации с дотошной скрупулезностью, как будто в самом деле ставил диагноз их отношениям. За десертом он приятно удивил Исаака, сказав, что сделает несколько звонков
