— Может. Приблизительно с той же вероятностью, что вы, мой друг, можете оказаться русским шпионом, а рыжеволосая мадемуазель — царевной Анастасией, потому что у нее голубые глаза и славянский акцент.
Матье немного подался корпусом вперед, показывая, что разговор закончен, и снова просиял улыбкой:
— Всем спасибо за вопросы. Увидимся на слушании.
Журналисты разразились разочарованными восклицаниями и понеслись за адвокатом, который направился к своему автомобилю, как гончие за оленем, но через несколько секунд кадр потускнел, и на экране появилась заставка. Бегущей строкой пошел комментарий, сообщавший последние новости о расследовании криминального инцидента, но Юбер не стал его читать. Не было необходимости: он принял окончательное решение поехать на Ривьеру и самому во всем разобраться.
Даже если Матье добьется своего, и Соломону изменят меру пресечения, снять обвинения в насилии и замять безобразный скандал с порнографическим душком будет ой как непросто… Скорее всего, на профессиональной репутации, а вместе с ней и на медицинской карьере доктора Кадоша будет поставлен большой жирный крест. Фонд Ротшильда, скорее всего, откажется от своих планов на клинику «Сан-Вивиан», не желая мараться в подобной грязи, и тогда снова встанет вопрос о наследстве Шаффхаузена… А вот другой фонд — с романтическим названием «Возрождение» — уж наверное будет готов придти на помощь кающимся, и превратить бывшую обитель содомского греха во вполне богоугодное заведение.
«Ах ты ж, черт побери… снова как по нотам все разыграно… как по нотам…»
Кампана нашарил на столе пачку сигарет и закурил в пятый раз за сегодняшнее утро. Дело о Нотр-Дамской химере, и без того странное, превращалось в какую-то жуткую фантасмагорию. С участием все тех же персон, что и десять лет назад, когда голову Исаака Кадоша пытались засунуть под нож гильотины…
***
Происходящее казалось дурным сном. Повторяющимся кошмаром, который приходит в самые мрачные ночи, набрасывает петлю и медленно выцеживает жизненные силы.
Соломон не боялся испытаний, посылаемых судьбой, он с юных лет воспитывал в себе стойкость духа и способность переносить лишения без жалоб, а страдания — без стонов. Профессия врача, выбранная осознанно, постигаемая с жадной страстью и освоенная в совершенстве, научила его облегчать человеческую боль множеством способов, но вместе с тем спокойно признавать неизбежность смерти, в том числе и конечность собственного существования. Он не был религиозен, мало верил в загробную жизнь, так что обещания посмертного рая, равно как и описание адских мучений, вызывали у него в лучшем случае скептическую улыбку…
По мнению Соломона Кадоша, рай и ад можно было отыскать на земле, а люди только тем и были заняты, что-либо пытались играть в бога, либо становились приспешниками дьявола, либо всеми силами уворачивались от тех и от других, желая как-то по-особенному распорядиться своей единственной жизнью. Например, сделать ее счастливой и яркой, наполнить любовью и вдохновением, принимая от мира дары и возвращая сторицей, плодами своего труда, вместо постоянной драки за деньги и никому не нужные атрибуты тщеславия. Он хотел сам подавать пример и старался каждый день своей жизни проживать полно, ярко и с пользой, следуя принципам, похожим на гремучую смесь буддизма, кодекса бусидо и протестантской этики. И ему это удавалось… но только до тех пор, пока не случался сбой в системе, короткое замыкание, насквозь прожигающее сердце болью:
«Мой любимый попал в огромную беду, и ему грозит смерть».
Плодотворный труд на благо всех живых существ и разумное самопожертвование превращались в детскую игру, не имеющую смысла, перед перспективой раз и навсегда лишиться близкого человека, единственного, неповторимого, крепко-накрепко пришитого к душе золотой нитью преданности.
Подобную драму Соломон проживал дважды: в первый раз с братом, а теперь с Эрнестом Вернеем. Но если Исаака он спасал всеми доступными способами, будучи свободным, то в случае с Эрнестом его руки были скованы -и в прямом, и в переносном смысле — потому что он умудрился попасть за решетку.
Обвинение в изнасиловании было абсурдным, но от того не менее позорным. «Свидетели» утверждали, что видели все собственными глазами и слышали собственными ушами, опровергнуть их сходу не удалось бы никому, настолько искусно Райх подстроил свою ловушку.
Соломон знал, как защищаться, знал, кого звать на помощь, и был уверен, что Матье Кан, опытнейший юрист, способен добиться его освобождения из-под ареста; однако это ничего не меняло в ситуации, потому что Райх, наученный горьким опытом предыдущих встреч с Кадошем в суде, позаботился не только о свидетелях, но и о заложниках. Теперь он мог диктовать Соломону свои условия, не боясь, что тот их отвергнет.
Ко всему прочему, Райх знал, как тянуть время и выматывать нервы, и умел пытать душевной болью не менее искусно, чем физической. Первой пыткой, которой он подверг врага, было публичное унижение, позорный столб, возле которого «врача-извращенца» выставили на потеху зевакам, затем наступила очередь пытки ожиданием…
— К вам придут, когда вы будете готовы, и скажут, чего ждут от вас… И вы это сделаете, — сказал ему на ухо Рафаэль, мнимый поденщик, перед тем, как Соломона уволокли полицейские. И добавил с холодной усмешкой:
— Ведь сделаете, месье Кадош, не правда ли? Конечно, сделаете, если хотите снова увидеть месье де Сен-Бриза живым и невредимым, без симптомов той же болезни, от которой теперь так страдает месье Дюваль…
Соломону очень хотелось рвануться, набросить на шею мерзавца цепь от наручников и как следует придушить, но поступить так, дав волю эмоциям, было бы верхом безответственной глупости. Карт-бланшем на причинение нового вреда Эрнесту и Мирей, которые уже и так пострадали.
Тогда он ничего не ответил, даже не кивнул, молча позволил полицейским увести себя и затолкать в машину; только позже, в камере, куда его поместили после беседы с судебным следователем, до крови разбил о стену костяшки пальцев…
Подсохшие темно-бордовые ссадины не ускользнули от острого взгляда Матье Кана. Адвокат, который примчался из Парижа по первому зову и мгновенно поставил на уши весь полицейский департамент Ниццы, вкупе с судебным, логично предположил, что из-за всей этой гнусной истории у Соломона случился нервный срыв. Во время первой встречи с подзащитным, в комнате для свиданий арестантского дома, он постарался ободрить его:
— Я успел досконально обдумать ваше дело, месье Кадош, пока летел в Ниццу, и наметить линию защиты… а теперь, когда у меня есть доступ к полицейскому протоколу и показаниям свидетелей, оно представляется мне еще более ясным.
— И что же вы для себя уяснили, мэтр Кан? — вежливо поинтересовался Соломон, но голос его был совсем погасшим, лишенным эмоциональных красок, что очень не понравилось адвокату. Клиент, скисший раньше времени, готовый сдаться без борьбы, был не лучше
