Лежа в кровати, окруженный темнотой и призраками, Жан Дюваль медленно сходил с ума, меж тем, как его верная и преданная супруга искренне радовалась, что ее благоверный с каждым днем становится все тише, спокойнее и покорнее, все реже жалуется на боли и, слава Богу, больше не поднимает вопрос о разводе.
…Он слышит за дверями шум драки, стоны боли, ругательства, сдавленный хрип, и чувствует, как трясутся поджилки: в соседней комнате убивают Соломона и, может быть, уже умертвили Мирей. И что же дальше? Что будет с ним? Его тоже убьют? Или… заставят участвовать в убийстве, чтобы повязать кровью?
Жан хочет соскочить с кровати и пуститься наутек, убежать подальше, спрятаться, но не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он и кричать не в состоянии: ему даже кажется, что язык отнялся вовсе…
Наконец, возня затихает, на пол падает что-то тяжелое, и дверь в комнату медленно приоткрывается.
Первым входит Рафаэль: невозмутимый, все в той же рабочей блузе и комбинезоне, в руке — рация… но комбинезон спереди покрыт противными бурыми пятнами, очень похожими на кровь. За ним входят двое его подручных, дюжие парни, смуглые, с волосатыми руками, одетые как сезонные рабочие, из тех, что хлопочут по саду или на винограднике. Они тащат бесчувственного Соломона, крепко связанного, почти что спеленутого — как охотничий трофей… Шея у него обмотана ремнем, лицо — иссиня-бледное, губы распухли, и поначалу Жану кажется, что мужчина мертв. Он начинает кричать от горя и ужаса, но Рафаль, бросившись к нему, зажимает рот пятерней, и грозит — грубо, зло…
«Заткнись, вонючая тварь! Сейчас ты получишь своего сраного содомита! И только попробуй дернуться, козлик!»
Соломона укладывают на кровать, рядом с Жаном, и он замечает слабое дыхание и слабое дрожание век:
«Жив, жив! Какое счастье…»
Гориллы-подручные тем временем споро раздевают Кадоша, снимают с него все: рубаху, обувь, джинсы и белье. Полуэрегированный — видимо, от удушья (2) — член внушительного размера выскальзывает наружу, и один из парней тянется к нему, с явным намерением сдавить пенис и выкрутить мошонку, чтобы причинить сильнейшую боль, а второй скалится и говорит что-то похабное… Окрик Рафаэля приводит их в чувство и вынуждает остановиться. Гориллы заканчивают процедуру раздевания и подступают к Жану, вынуждая лечь навзничь, после чего буквально взваливают на него голое тело Соломона, неподатливое и тяжелое…
«Вот, петушок, получай свое пидорское счастье! Соси жидовский хуй, пока есть возможность!»
Жан, охнув, обхватывает Соломона руками, цепляется за него, как за спасательный круг, и тут же теряет дыхание: грудную клетку сводит от адской боли. Одновременно начинают болеть живот, горло, бедра, напоминает о себе вспухший поврежденный анус; Жану жарко и душно, он обливается потом, ему хочется столкнуть с себя Кадоша, и вместе с тем он непроизвольно трется об него, прижимается грудью к груди, кожей к коже, чувствует его член между своих бедер, и почти что возбуждается… но в висках бьется странная, дурная, неуместная мысль:
«Саламандра… где же саламандра?»
На плече Кадоша нет татуировки, на боку нет шрама, и пахнет он иначе — не так, как помнит Жан. Чужой, незнакомый запах, как будто в теле поселился демон-двойник. «Саламандра, ползущая по песку… саламандра…»
К горлу подступает тошнота, и Жан не в состоянии побороть рвотный позыв. Он отрыгивает желтую слизь прямо на Соломона, кое-как отворачивается, пачкает подушку, простыню, и вдруг с ужасом чувствует, что перестал контролировать мочевой пузырь. Постель под ним промокает насквозь.
Гориллы довольно ржут: похоже, они чего-то подобного и добивались… Рафаэль одергивает их и продолжает отдавать четкие, спокойные команды. Никто не вытирает рвоту и мочу, но, видя, что к Соломону постепенно возвращается сознание, ему заново и крепко-накрепко связывают руки и ноги.
«Экий пидовский кабанчик!.. Любо-дорого посмотреть!» — удовлетворенно констатирует «поденщик» и фотографирует сцену на портативную камеру…
«Жертва» и «насильник» так и остаются в кровати, слепленные друг с другом, в нелепой и непристойной позе, перемазанные биологическими жидкостями, а белье перевернуто и сбито, словно они в самом деле боролись — прежде чем на помощь доктору Дювалю подоспели «спасатели». Рафаэль сидит рядом, гладит Жана по голове и ласково нашептывает, что и как ему следует говорить жене, когда она приедет, и что отвечать на вопросы полицейских, которых Сесиль привезет с собой.
…Жан дрожит, судорожно жмурится, надеясь выскользнуть из марева тяжкого кошмара, но кошмар длится и длится, и не только для него, но и для Соломона, который, очнувшись, рычит от ярости и тщетно пытается разорвать свои путы…
***
Кампана возвращался домой поздно: стрелки подбирались к половине первого ночи. Комиссар был в изрядном подпитии, но в настроении бодром и деятельном — хоть сейчас пакуй чемодан и отправляйся в отпуск на Лазурный берег. Юбер и собирался этим заняться сразу как войдет в квартиру, ему хотелось успеть на утренний рейс, ведь «отпуск» совсем не означало «отдых»… Его ждала деловая поездка и тайное дознание, замаскированное под каникулы.
…Месье Претр, прокурор, счел его рассказ убедительным, подозреваемого — гнусным и скользким типом, но собранные доказательства по делу о Нотр-Дамской химере недостаточными, а улики косвенными:
— Да, вы правы, показания двоих свидетелей, плюс показания врача, плюс показания консьержа, подтверждающие, что имярек виделся с покойной у нее дома за несколько часов до кончины…сочетание мотива и возможности… пожалуй, я мог бы выдвинуть обвинение, но оно будет шатким, очень шатким. Он наймет адвокатов, Кампана, наймет адвокатов! Они от нас мокрого места не оставят, если не будет неопровержимых улик и бесспорных доказательств! Да еще на нас спустит собак вся клерикальная пресса!.. Нет, Кампана, думайте, думайте еще.
И комиссар думал, преимущественно вслух.
Совместный ужин в «Ротонде» затянулся на три с половиной часа, и в итоге нашлось и было принято соломоново решение. Кампана ухмыльнулся этому каламбуру, а месье Претр строго отчитал его за несерьезность и с нажимом проговорил:
— Запомните, Юбер, вы едете в Ниццу как частное лицо, никаких официальных полномочий вмешиваться в расследование у вас не будет. Это не наша территория, не наш департамент, и хорошо еще, что Кадош постоянно проживает в Париже, хоть какая-то зацепка для проявления интереса с нашей стороны. Но я кое-кому позвоню, так что вас будут своевременно информировать о происходящем, а что до остального, полагаю, вы справитесь и сами. Ответственность за соблюдение законности и за конечный результат, разумеется, тоже полностью ложится на вас.
— Конечно, месье Претр. Я все понимаю. Все лавры прокуратуре, все шишки — комиссару Кампане, которому дома не сидится…
— Вот-вот. Не вздумайте подвести
