В любом случае Соломон поступил по-свински, и будь он здесь, Юбер бы его как следует вздул. Но Соломон сидел в тюрьме, зато на кухне у Кампаны призрак Исаака материализовался в живого человека, готового на что угодно для спасения брата: самому сесть в тюрьму, подписать договор с дьяволом… Голова от всего этого шла кругом.
«Ну и что мне теперь делать? На дверь ему указать, а перед тем настучать хорошенько по физиономии, чтобы передал братцу мои приветы?.. Н-да, Кампана, умно придумал, нечего сказать! Давай-ка, вспомни, что ты полицейский, тряхни стариной, поработай дознавателем. Допрашивать призраков тебе еще не приходилось, будет что в мемуарах описать!»
Ему казалось, что молчание тянется целую вечность, но на самом деле пауза между репликами была совсем короткой.
— Я налью нам вина. Или, может, хочешь пива? — Кампана повернулся сперва к шкафу, потом к холодильнику, а открыв дверцу, вспомнил и о других обязанностях хозяина:
— …и поесть. Ты, наверное, с голоду помираешь.
Исаак смущенно усмехнулся, по-мальчишески сдул со лба мешающую ему челку, потер нос кончиками пальцев… и вскинул глаза на Кампану:
— Не откажусь ни от первого, ни от второго. Но прежде чем выпить, я должен отлить. Восемь часов в дороге и три часа у тебя под дверью — это было серьезное испытание.
Сквозь маску смертельного усталого взрослого мужчины, с мрачным и тяжелым взглядом, вдруг проступил прежний беззаботный Лис, напрочь лишенный комплексов и жеманства, и Юбер наконец-то по-настоящему узнал его:
— Ах ты ж… так твою растак!.. Лис! Исаак! Значит, это правда ты!
Он подскочил к Кадошу-младшему, сдернул его с дивана и так стиснул в медвежьем объятии, что едва ребра не хрустнули:
— И вы, черти, действительно сумели всех наебать! Ну ладно, судейских и прокурорских — это понятно, приговор был несправедлив, но я-то? Меня-то вы за какие грехи за нос водили, черти вы, черти?! Но стало быть, ты жив…
— Ага… и намерен пожить еще какое-то время, если ты меня отпустишь! — прохрипел Исаак, запоздало вспомнивший, как бурно Кампана всегда выражал эмоции, частенько присовокупляя к ним физическое воздействие на объект.
— Да придушить бы тебя, негодяя, вместе с твоим лживым братцем! — Юбер разжал руки и пихнул Кадоша в коридор:
— Уборная там. Давай, быстро туда-сюда, я пока соображу что-нибудь пожрать, ну, а потом… потом ты мне все расскажешь. Всеееее, с самого начала!
Пока Исаак приводил себя в порядок, принимал душ и облачался в футболку и шорты, выданные ему от щедрот хозяином дома, Кампана принялся колдовать над трапезой. До кулинарных талантов Соломона ему было как до Пекина, но главный принцип готовки — горячее не может быть невкусным — он понял давно, и свято ему следовал.
Для начала Юбер извлек из холодильника упаковку с бифштексами и поставил на конфорку большую сковороду. Пока она грелась, налил во фритюрницу масла и, едва дождавшись, пока оно начнет пузыриться, высыпал в него пакет замороженного картофеля.
Расторопный Жюльен, пока комиссар отсутствовал, успел сделать вылазку за продуктами, так что в дополнение к мясу и картошке — лучшей мужской еде, что бы там ни плели диетологи — нашелся и салат латук, и помидоры, и зелень, и несколько видов сыра, и свежие бриоши… все это тоже пошло к позднему ужину (или, скорее, раннему завтраку).
Сам Жюльен, привлеченный сперва взволнованными голосами, а потом шипением масла и вкусным запахом картошки-фри, высунулся из гостевой спальни и попытался разведать, что происходит, но Кампана шикнул на него, как на щенка:
— А ну-ка, быстро в кровать! И не сметь подслушивать! Кто хорошо ведет себя, тот получает внеочередной бифштекс, с доставкой прямо в комнату.
Парнишка смиренно кивнул и стал закрывать дверь — как ни крути, его привычка беспрекословно подчиняться «старшему по званию» порой была очень полезна — однако, когда осталась совсем узкая щель, прошептал в нее, как в рупор:
— Месье комиссар, а это правда ваш друг?..
— Друг, друг. Утром познакомлю.
— Ой, как неловко… Вы же велели в дом никого не пускать без вас, я и не пустил его…
— Ну и правильно. Нечего являться без предупреждения. — рыкнул Кампана, нажал на дверь и окончательно затолкал Жюльена в его каморку. Изнутри донеслось:
— У него голос совсем как у доктора Кадоша.
— А у кого-то здесь слишком длинные уши, и язык как помело.
Кампана запоздало подумал, что Исаак может и не придти в восторг от близкого соседства с неизвестным юношей, который некоторое время состоял в католическом братстве колледжа Станисласа, готовящем новых рекрутов для «Опус Деи», и успел поработать секретарем у Густава Райха…
С другой стороны, а какой у Лиса был выбор, после того как он раскрыл свое инкогнито перед Кампаной, и фактически сдался на милость комиссара полиции, вручив ему собственную судьбу и судьбу брата? К тому же между ним и Жюльеном было и нечто общее, способное стать основой для взаимной поддержки: они оба в свое время стали жертвами Райха, один — ненависти, другой — похоти и потребности причинять боль…
Комиссар хмыкнул, подводя итог размышлениям:
«Ничего, как-нибудь договорятся… все равно им тут жить без меня по крайней мере пару недель, а то и целый месяц.» — и принялся переворачивать бифштексы, уже начавшие подгорать.
***
…Исаак стоял под душем — таким горячим, что едва можно было терпеть — уперевшись ладонями и лбом в кафельную стену тошнотного зеленого цвета, и пытался справиться с отчаянием, нахлынувшим, как только он оказался в относительной безопасности.
Каждая мышца в теле была скручена напряжением, каждая кость ныла, как после изнурительной гимнастической тренировки, но он почти не замечал физической боли, погруженный во внутреннюю тьму.
События настоящего, горестные и опасные, тесно переплетались с обрывками кошмаров из прошлого, перемешивались, как грязь с битым стеклом, и эта адская смесь вызывала из бессознательного таких монстров, что впору было спасаться от них психотропными лекарствами. Но Исаак не мог позволить себе роскоши сдаться болезни и сбежать от горя и ужаса сперва в безумие, а потом — в блаженное медикаментозное забытье. После смерти Ксавье, сломавшей его, разорвавшей пополам, он именно так и поступил в момент слабости… как трус, бежавший с поля боя, пока брат изо всех сил сражался за него на передовой — и теперь пришло время заплатить долг братской любви.
Теперь это была в первую очередь его война, где требовалась не бессмысленная гибель, а победа над умным и безжалостным
