Исаак ударил кулаком по стене и едва не взвыл, снова припоминая (в ярких красках и мельчайших деталях), как потратил уйму времени, чтобы выбраться с кухни, где его глупейшим образом заперла старая нянька, как в конце концов вылез на крышу через дымоход, но только затем, чтобы увидеть, как его брата в наручниках заталкивают в полицейскую машину…
Лис мог только гадать, что случилось в соседнем доме за последние полчаса от спокойного звонка брата на виллу. У него просто не хватало фантазии придумать, кто и в чем обвинил Сида, который сам выглядел жертвой преступления — в рубахе, порванной по шву и перепачканной спереди кровью, со спутанными, разлохмаченными волосами, разбитыми губами и темным синяком на скуле…
Разглядев следы драки (или избиения?) он едва сдержался, чтобы не закричать от отчаяния, и, растянувшись плашмя на черепице, прячась за широкой трубой, вынужден был лишь бессильно наблюдать за происходящим безумием, не имея никакой возможности хоть как-то помочь Соломону.
Кроме полиции, к воротам виллы подъехали еще две машины «Скорой помощи»; в одну из них погрузили Жана Дюваля, распластанного на носилках, как рыба на противне — он был жив, но, похоже, ничего не соображал и не держал связи с реальностью.
Следом за Дювалем в «Скорую» запрыгнула стройная женщина, очень серьезная, с идеально гладкой прической, в строгом сером платье с белым воротничком, похожая на монахиню. Не трудно было догадаться, кто она такая — та самая Сесиль, в девичестве носившая фамилию Пети, спокойно и благополучно живущая с мужем на Ривьере, после того, как помогла Райху отправить на тот свет несчастного Ксавье…
Исаак заскрипел зубами и так вцепился ногтями в черепицу, что на подушечках пальцев выступила кровь. Он чувствовал, нет — знал, что эта прилизанная гадина приняла самое деятельное участие в интриге против брата: такая на все пойдет, лишь бы угодить попам и сохранить в неприкосновенности семейный алтарь. Ибо, для разрушения дьявольских козней, «всякое беззаконие законно, и в таких случаях правильно не соблюдать правил»(1).
Должно быть, она и вызвала полицию, сочинив для стражей порядка какую-то дикую историю в духе «он хотел отравить моего мужа ради наследства», а Соломон, как последний дурак, попался в ловушку собственного благородства…
— Ничего, ничего, братец… — бормотал Исаак, глядя вслед полицейскому «ситроену», увозившему близнеца в неизвестность, и смаргивая жгучие слезы, неудержимо катившиеся из глаз. — Они не смогут упрятать тебя в тюрьму по ложному обвинению. Этот номер не пройдет! Сегодня же у тебя будет лучший адвокат… или, черт возьми, мы с Торнадо превратимся в самых отчаянных головорезов, наймем еще парочку таких же — и выкрадем тебя прямо из камеры, как сицилийского наркобарона!.. Но где же Эрнест? Для кого вторая «Скорая»?
Сходя с ума от тревоги и страстно желая разузнать, что сталось с художником, как в воду канувшим, и увидеть собственными глазами «место преступления» на проклятой вилле, Исаак несколько раз порывался покинуть свое убежище за печной трубой. Он хотел незаметно соскользнуть с крыши, спрыгнуть сперва на балкон второго этажа, потом — в сад и подобраться поближе, для начала хотя бы к пролому в ограде… но словно чья-то невидимая рука придавливала его сверху, понуждая лежать там, где лежал, смотреть и ждать…
Вскоре его терпение было вознаграждено. Эрнест вышел из дома — на своих ногах, но бледный как полотно и так сильно пошатывающийся, что медикам приходилось поддерживать его с двух сторон и контролировать буквально каждый шаг. Следом за ним на носилках вынесли рыжую красавицу Бокаж — она была еще бледнее, со следами рвоты на одежде, и полностью без сознания…
И мужчина, и женщина выглядели накачавшимися (или накачанными) наркотой до полного изумления, и судя по всему, медики сочли их состояние опасным для жизни и намеревались доставить обоих в госпиталь.
Исаак уже знал, с каким трудом Эрнест избавился от наркозависимости, каким долгим было лечение, и насколько строго Шаффхаузен, после финального реабилитационного курса, запретил ему прикасаться к опиатам: для срыва было достаточно всего одного укола… Торнадо хотел жить и выдерживал героиновый «целибат» много лет, но похоже, сегодня его обет оказался нарушенным не по его воле. А Мирей, если верить цвету ее лица и губам, превратившимся в тонкую застывшую нить, могла и вовсе не очнуться.
Исаак тихо зарычал и дал себе клятву, что непременно разыщет виновника, невидимого режиссера, сочинившего и поставившего эту чудовищную пьесу, где главные герои должны были умереть или сесть в тюрьму. Но пока что он мог только смотреть… и отыскивать в сердце нужное количество ярости и мужества, чтобы не рехнуться от горя.
Замыкали «шествие наркоманов» недовольный полицейский, что-то бормотавший в рацию, и мрачного вида парень, одетый в рабочие комбинезон и блузу. Он напоминал поденщика, нанятого для работы в саду или на кухне, и случайно оказавшегося в гуще драматических событий, на подхвате у полиции и местечковых эскулапов; но держался очень уж уверенно и властно для простого работяги, да и выправку имел военную…
На всякий случай Лис напряг зрение и постарался получше запомнить этого доброго человека, каждую его черточку, каждую деталь костюма: он предчувствовал, что им еще предстоит пообщаться накоротке.
…Тяжелый кулак Кампаны грохнул в дверь ванной, и ворчливый голос комиссара вернул Исаака к реальности из страшных снов наяву:
— Эй, Лис, ты там в порядке? Не утонул? Ответь, а то я начну паниковать и вломлюсь к тебе с проверкой!
— И что? Прикажешь «руки на стену, ноги на ширину плеч»? — отозвался Лис с деланной шутливой бодростью и выключил воду. — Я в порядке. Просто дай мне еще пару минут.
— Ага, «на ширину плеч»… Размечтался, — хмыкнул Кампана. — Давай, натягивай портки и тащи свою балетную задницу поближе к бифштексам. Время позднее, а разговор будет долгим…
***
— Так… «Обязуюсь до окончания следствия… не покидать места жительства»… угу… «являться по первому требованию…» чудесно. «Обвиняемый…» распишись вот здесь… и с формальностями будет покончено.
Следуя указаниям адвоката, Соломон поставил нужную подпись на бланке подписки о невыезде, передал документ Матье и спокойно, даже слегка отрешенно, словно вся эта суета его не касалась, поинтересовался:
— Что дальше?
— Дальше все просто. Я отдаю расписку судебному секретарю, и можем ехать домой. Только будь готов, что на выходе из здания тебя ждет толпа стервятников-репортеров, и каждая газетенка, каждый задрипанный телаканальчик захочет отщипнуть кусочек твоей печени… ну ничего, нам только до машины дойти. Дальше
