— Да? — голос Кадоша был встревоженным, усталым и хриплым, больным: что ж, за пару дней в тюрьме он вполне мог подхватить грипп или какую-нибудь лихорадку, и то трястись от озноба под двумя одеялами, то мучительно потеть, то горстями глотать аспирин или противную микстуру вместо желанной ему спермы любовника…
Райх сморщил губы, сплюнул на землю, словно совершал очистительный ритуал перед неизбежным осквернением, и вкрадчиво прошелестел в микрофон:
— Доброй ночи, месье Кадош… Час поздний, но вы знаете, какое важное дело привело меня к вам. Благоволите открыть дверь, я поднимусь в квартиру, и мы поговорим.
Ответа не последовало, только щелкнул замок, и замигала лампочка на панели, показывая, что входная дверь открыта. Райх покачал головой и добавил к списку грехов Кадоша это новое проявление гордыни. За него тоже придется платить, и по самой высокой цене…
Каморка консьержа была темной, шторка плотно задернута: охранитель домашнего покоя то ли крепко спал, то ли просто манкировал обязанностями, уйдя по своим делам. Хорошо зная повадки обслуживающего персонала на юге-французская лень, помноженная на итальянскую безалаберность — Райх умышленно выбрал для своего визита середину ночи. В это благословенное время все кошки серы, и его увидит лишь тот, кому он сам сочтет нужным показаться… Рыжая демоница, Ирма Шеннон, могла бы кое-что рассказать об этом, если бы не была мертва.
Густав мрачно и самодовольно усмехнулся, вспоминая свою первую и последнюю встречу с ней в парижской квартире художника (нет — демона, принца преисподней, скрывающегося под личиной нестареющего красавца!), наказание, которому он подверг заносчивую негодяйку, возомнившую, что может самовольно влезать в дела, которые ее не касались, и должны были остаться тайными… Она помешала ему расправиться с Эрнестом — и заплатила собственной жизнью. В памяти всплыли подробности агонии: ярко-рыжие волосы, разметавшиеся по изжелта-бледному лбу, выскользнувшие из-под халата голые груди, покрытые холодным потом, острые вишневые соски, опухающие сиреневые губы, искривленные в судороге…
Эрекция усилилась, но одновременно Райх ощутил внутреннюю судорогу от невозможности прямо сейчас, здесь, во всей полноте и мельчайших деталях, насладиться смертью виконта де Сен-Бриза. О, какое это должно быть прекрасное, волнующее зрелище, какое блаженство и небывалое удовлетворение сулит оно верному сыну церкви воинствующей!..
Поднявшись на нужный этаж, Густав обнаружил дверь в квартиру открытой: его ждали, но явно не собирались встречать с почетом. Пожалуй, стоит быть поосмотрительнее, не рассчитывать чересчур на охранную грамоту в лице прекрасного заложника… Кто знает, что придет в голову бешеному еврею: одного из подручных Гаспара он так «приласкал» табуретом по голове, что бедняга едва оклемался.
Райх помедлил у порога, мысленно перебирая распоряжения, которые он дал своим телохранителям, и подсчитывая, успеют ли они вовремя придти на выручку, если что-то пойдет не так, и даже вознес короткую молитву, чтобы еврейский прагматизм и похоть Кадоша победили уязвленную гордость и жажду мести…
Господь властно призывал поскорее исполнить миссию, а донна Исаис не терпела колебаний и помогала только храбрецам. Райх осенил себя крестным знамением и вошел.
Апартаменты, где содомиты свили любовное гнездышко, были небольшими, но достаточно просторными и удобными для двоих или даже троих. Прихожая, короткий широкий коридор, по обе его стороны — двери (видимо, ванную и в спальню), за коридором — кухня-гостиная, где горел неяркий свет и мирно пофыркивал кофейник.
Кроме бодрящего запаха кофе, Райх сразу же ощутил ароматы греха, те же самые соблазнительные оттенки мускуса, пряностей и медоносных цветов, что насквозь пропитывали густые волосы и гладкую, атласную кожу виконта де Сен-Бриза. Здесь все напоминало об Эрнесте, все хранило тепло его тела, все пропахло им — да что там, здесь попросту разило проклятым содомским сладострастием, каждый угол и каждая тень на полу хранили память о любовных играх, которые вели друг с другом мужчины, о членах, напряженных до предела под запретными ласками, о семени, пролитом открыто, бесстыдно и совершенно напрасно. Стоило ли удивляться, что из тюрьмы Кадош приполз прямо сюда, как наркоман за дозой, как пес, который возвращается на свою блевотину? (2)
Теперь он стоял возле окна — несломленный, все такой же горделивый, с прямой спиной и развернутыми плечами, одетый в чистую белую рубашку со свободным рукавом и открытым воротом и столь же свободные домашние брюки. Ступни его были босыми, и Райха передернуло от этой новой нескромности, как очередного знака неуважения.
Кадош молчал и пристально смотрел на гостя, и не будь Райх закален многолетним общением сперва со своим отцом, а после — с католическими братьями, он не смог бы без смущения выдержать ни это молчание, ни этот взгляд. Но только безмятежно улыбнулся:
— Доброй ночи, доктор. Какой чудесный запах… у вашего кофе. Вы нальете мне чашечку, чтобы наша беседа прошла приятнее?
— Сами налейте. — сухо ответил Кадош и сразу перешел к делу — как будто сделал атакующий выпад в поединке на шпагах:
— Где Эрнест? Что вы хотите взамен на его освобождение и возвращение мне живым и невредимым?
— О, вот как… вы верны себе, месье Кадош. Все то же высокомерие, все та же неспособность соблюдать правила, принятые в приличном обществе…
Райх развел руками и покачал головой, направился к посудной полке, чтобы достать чашку. Пить кофе в доме врага было непростительной беспечностью, особенно после истории с парижским глинтвейном, но Густав считал риск оправданным. Кадош не должен думать, что способен напугать его, ну, а Райх почему-то был уверен, что еврей не станет связываться с отравой.
— Уверен, вас не убьют мои дурные манеры, а мне ваши реверансы и подавно не нужны. Сделка есть сделка. Итак: я хочу вернуть моего любовника и мою сотрудницу, которые были похищены вашими подручными и по вашему приказу… Что хотите вы?
Наливая кофе и любуясь плотной золотисто-коричневой пенкой, Райх поднял брови:
— О, вот как… «по моему приказу»? У вас есть доказательства, что я отдавал подобный приказ?..
— Будь у меня доказательства, вы оказались бы в тюрьме так быстро, что не успели бы прочесть «Отче наш», и вышли бы оттуда — если бы вообще вышли — лет через двадцать…
— …И вы получили бы своего любовника и рыжую шлюху по частям! — запальчиво воскликнул Густав и прикусил язык, поняв, что ему расставили ловушку…
Кадош усмехнулся, и его лицо стало очень неприятным:
— Ну вот видите… а говорите, что не приказывали. Да и ваш сегодняшний визит говорит сам за себя, и весьма красноречиво. Давайте же не тратить понапрасну время, оно слишком дорого.
— Будь по-вашему… отменный кофе. —
